– Здесь, у нас, останешься?
– Вот еще! – ответила за него Полина. – Пойдет к нам, нечего людям поганить медовый месяц.
– А у вас з Викентем? – спросил он.
Она вздохнула:
– Нам с Викентием до медового месяца еще далеко. Вот со Слепнем расправимся – тогда, может, и будет он, медовый… Короче, сейчас с тобой пойдем. Тут недалеко, но придется тебе все же минут пять посмотреть на фашистские рожи, уж постарайся, чтоб не стошнило.
В ответ Афанасий пообещал, что при виде этих рож он будет отворачиваться. А чтобы уж точно не стошнило…
– «Било-розового» тут нэма? – спросил он и пояснил, что от этого портвейна у него «відразу нудота
[52]
проходіт» и чутье обостряется. Уж после «Било-розового» Слепень, мол, от него точно не уйдет.
Юрий развел руками:
– Увы, чего нет, того нет. Разве что могу мартини заказать в номер.
– Ну, нэма так нэма, – грустно вздохнул Афанасий. Потом с подозрением спросил: – А ця твоя мартіня – часом нэ шаммпанське?
– Нет, – покачал головой Юрий, – «з вогнегасников» таких гостей не угощаем. Мартини – это такой вермут.
– Дорогою, мабуть?
– Не волнуйся, у нас хватит. Для дорогих друзей ничего не жалко.
Афанасий какое-то время колебался, потом сказал:
– По мені, «Било-розовый» краще. Але якщо немає… Гаразд, хай буде твоя мартіня!
[53]
Юрий позвонил по внутреннему телефону и заказал в номер бутылку мартини и закуску. Хотел было попросить Афанасия на время скрыться в спальне, но, когда поднял глаза, того в гостиной уже не было, он оставил после себя только густой запах псины.
– Ого! – увидев вошедшего официанта с подносом, на котором, кроме большой бутылки мартини, располагалась всякая деликатесная снедь, воскликнула «пани курва» Моника Броневска. – Остатни раз ядвам тылко…
[54]
– Она вовремя осеклась, поскольку в последний (а возможно, и единственный в жизни) раз она могла видеть такое роскошество только в Москве, когда все это было доставлено по звонку генерала ГРУ.
Без барских затей она тут же потянулась прямо рукой за кружочком салями и тут же стала жевать. Это было вполне в образе молодой «пани курвы», не приученной к обременительным манерам.
Официант лишь скромно улыбнулся. К запаху в гостиной миссис Сазерленд он, впрочем, явно принюхивался. Возможно, при этом подумал – не питают ли господин граф и миледи, помимо пристрастия к любви втроем, еще и пристрастие к зверюшкам? Для постояльцев сей гостиницы это явно было что-то новенькое. Однако это был хорошо вышколенный официант, и, кроме раздувания ноздрей, он больше не выказал никаких признаков своего любопытства к странным причудам богатых извращенцев.
Лишь только он ушел, Афанасий каким-то образом снова возник в гостиной. Для Юрия всегда так и оставалось загадкой – то ли он умеет передвигаться совершенно неслышно, то ли появляется каким-то иным, менее материалистическим путем.
– Це і є ваша мартиня? – поморщившись, спросил Афанасий. – Ну, звиняйте…
С этими словами взял бутылку, открыл ее щелчком пальца и, закинув голову, с громким бульканьем перекачал ее содержимое в свое нутро. Юрий и Катя смотрели на него с любовью: и сотворила же природа такое восьмое чудо света!
Отставив пустую бутылку, Афанасий из всех яств взял только маслину, обнюхал ее, слегка надкусил, поморщился и, украдкой помянув «лайно»,
[55]
положил ее на место. Зато Полина с удовольствием уплетала все за обе щеки – даже стоическим «невидимкам» не чуждо было все человеческое.
Афанасий вроде бы даже не был пьян, он запросто потреблял и не такие количества, но глаза его вдруг замерли, и, словно прислушиваясь к чему-то, он произнес:
– Чую…
– Что, что ты чуешь, Афоня, голубчик? – спросила Катя.
– Він тут, близько…
– Да кто же, кто?!
– Вiн… Гедзь… Гедьзенко…
– Слепченко, что ли?
Афанасий кивнул:
– Вiн… – и по небритым щекам его потекли слезы. – Він мене не пошкодує, уб’є…
[56]
– Не убьет, не бойся, Афоня, – пообещала Полина, – ведь я ж с тобой, – хотя было видно, что при упоминании Слепня ей тоже стало не по себе. – Со мной тебя никто не убьет, – гладя его по картузу, приговаривала она, – успокойся, Афонечка, ты же меня знаешь!
– Як не знати, товариш нэвидимка… А тильки він все одно уб’є, Гедзь поганий…
– Не бойся, не «уб’є», я ему не дам! Заладил, тоже: «уб’є» да «уб’є»! Ничего не «уб’є»! Что ж я тебя одного оставлю, Афоня? Сейчас пойдем ко мне, ляжешь, немножко поспишь, успокоишься. А что выпил немного – так это пройдет. Пойдем-ка, пойдем, Афонечка.
– Только ты, Афоня, постарайся выйти так, чтобы тебя никто не видел, – вставила Катя.
– Не бійтеся, ніхто не побачить. Сам товариш старшой майор Миколаив…
– Теперь он генерал-майор, – подсказал Юрий.
– Знаю, що енерал-хренерал, а, по мені, «старшой» звучить краще… Як він мене називав?
– Ну как?
– Юникум! – важно произнес Афанасий и даже поднял при этом палец кверху.
– Конечно, ты и есть уникум, – подтвердила Катя.
– То-то, – кивнул Афанасий. – Отже не бійтеся, не побачить ніхто… – И опять погрустнел: – Він мене зараз уб’є, і залишуся я лежати в чужій землі.
[57]
– Не останешься, не горюй, – пообещал Васильцев, – даю слово, я тебя похороню где скажешь. Если, конечно, тебя еще переживу, ты у нас вон какой крепкий!.. Где бы хотел лежать?
– На рідному Херсоні…
– Вот и будешь лежать у себя «на рідному Херсоні».
– Як? Коли він тут мене уб’є, Гедзь бубновый!
Последних слов, про «бубнового Гедзя», Юрий не понял и спрашивать не стал, о чем позже пришлось пожалеть.
– Ну это мы еще поглядим, – сказал он.
– Дивися, дивися… А лише він мене уб’є, все одно уб’є… – и с этими словами Афанасий двинулся к двери.
– Жди меня у входа! – крикнула Полина ему вслед.
Афанасий кивнул и повторил:
– Уб’є…
Открывалась дверь или нет – Юрий этого как-то не заметил, просто Афанасий вдруг исчез, и все. Дематериализовался.
