– Бывает со страху, – сухо отозвался Васильцев.
И снова «братишка Ганс» понес безостановочно:
– Да нет, Жорж, ты не думай, я не трус. Просто у меня сейчас оружия нет, а то бы уж я их!.. Но я не трус, ты не должен так думать, братишка! Я еще в сорок первом, когда мы наступали с моей ротой…
Васильцев его перебил:
– По-моему, ты о чем-то хотел попросить?
Опять посыпалось:
– Да, да, брат Жорж! Ты уж, дружище, не выдавай меня. У меня документы-то на пребывание тут, в Варшаве, отобрали в комендатуре. Сейчас меня станут проверять – а я… сам, в общем, дружище, понимаешь… Так ты уж, если сможешь, как-нибудь прикрой. Ты же парень умный, сам придумаешь, что им сказать…
После гибели Афанасия Васильцев даже не нашел в себе сил сопротивляться.
– Ладно, – кивнул он, – придумаю.
Когда подошли немцы проверять документы, «братишка Жорж», снова махнув перед ними эсэсовским удостоверением, сообщил, что этот обер-лейтенант работает по важному заданию с ним, с де Круа, и ввиду особой секретности задания документов при себе не должен иметь.
Этого вполне хватило, чтобы «братишку Ганса» оставили в покое. У прибывших хватало других дел – распоряжаться выносом трупов, забирать и конвоировать в комендатуру всяких подозрительных личностей, и много всякой прочей рутины.
Трупы грузили в машину навалом. Васильцев увидел, как туда закидывают огромное тело бедного Афанасия, и снова почувствовал нестерпимую горечь в душе, но не мог даже подать виду.
Он надеялся, что хотя бы «братишка Ганс» теперь оставит его одного, но не тут-то было. «Братишка» ухватил его за рукав и куда-то поволок:
– Пошли, Жорж, пошли, я тебе расскажу мою печальную историю, – и с этими словами вывел его на улицу.
Васильцев чувствовал себя таким опустошенным, что даже сопротивляться у него не было сил.
Через несколько минут они сидели в какой-то дешевой пивной, и «братишка Ганс» приступил к своему повествованию. Юрий слушал его вполуха и уразумел только вот что.
«Братишка Ганс» вознамерился дезертировать – вовсе не потому, что трус, и Восточный фронт ему нипочем («Ты ж меня, братишка Жорж, знаешь!»), а просто случилась у него, может, впервые в жизни, настоящая, большая любовь. Да вот беда – она не арийка, а полька. Но такая красавица! Совершенно фантастическая женщина! Уйти сейчас на Восточный фронт значило бы навсегда ее потерять, и это было бы выше его сил!
– А у тебя же, брат Жорж… точнее, у твоей великолепной миссис… у нее там, в нейтральной Швеции, наверняка большие связи, она там может всё. Она сможет пристроить там двух скитальцев, двух несчастных влюбленных, это ей ничего не будет стоить. А дальше уж мы сами. У пани Каролины (ее так зовут) есть и деньги, и тоже кое-какие связи, так что дальше мы с ней не пропадем. Главное – как-то вырваться отсюда!
«Сдать его, что ли, со всеми потрохами? – вяло подумал Васильцев. – Расстреляют, конечно, «братишку Ганса», – да и черт с ним!» Настоящий разведчик, пожалуй, так бы и поступил и тем самым повысил бы свое реноме в здешнем гестапо. Но ему, Юрию, все же не хотелось идти на откровенную подлость, даже вполне соответствующую его легенде. Может быть, это тоже было частью того самого неординарного мышления, которого ждал от него генерал Николаев.
– Как ты себе все это мыслишь? – устало спросил он.
О, тут у «братишки Ганса» имелся продуманный план!
– Ведь твоя миссис Сазерленд везет отсюда с собой кучу всякого добра…
Да, правда. Этим миссис Сазерленд, по легенде, должна была обосновать перед мужем свое пребывание в Варшаве: здесь, в обнищавшем городе, можно было по дешевке накупить много всякого антиквариата. Она уже приобрела какие-то сервизы и ковры ручной работы; тем самым оправдывался и персональный самолет – в поездах по нынешнему военному времени запрещалось везти с собой столько барахла.
– Всего два ящика! – умоляюще попросил «братишка Ганс». – Вы захватите с собой всего два не самых тяжелых дополнительных ящика!
– В одном будешь ты, в другом твоя пани Каролина?
– Видишь, ты с ходу все ухватил! Я всегда знал, что ты умен, братишка Жорж!
«Ну и черт с ним! – подумал Васильцев. – Будет генералу Николаеву еще один невесть какой дорогой подарок в дополнение к главному, к той конфетке с начинкой: офицер с Восточного фронта».
– Мы улетаем через три дня, – сказал он.
– Я знал, что ты мне поможешь! – воскликнул «братишка Ганс». – У тебя золотое сердце!.. Я сам тебя найду!.. Кстати, – после кружки пива добавил он, – там, в магазине, я видел из-за ящиков, как ты смотрел на одного убитого «пшека», на здоровенного такого, в картузе. Вы были знакомы?
Юрий кивнул:
– Так, немного… Шальные пули, глупая смерть…
Тот вдруг проговорил:
– Да не очень-то и шальные… Я видел…
– Что, что ты видел?! – Васильцев с трудом удержался, чтобы не сорваться на крик.
– В него стрелял другой поляк. В спину… Старикан какой-то… И по-моему, я его где-то раньше видел, не могу только припомнить где.
Васильцев лишь кивнул. Дополнительных объяснений ему было уже не надо.
Когда выходили из пивной, произошло еще одно событие. Вдруг раздался слабый хлопок, и Васильцев услышал, как рядом с ним просвистела пуля.
«Братишка Ганс» сразу упал, а он, Юрий, увидел удаляющегося пана Бубновского и, выхватив вальтер, несколько раз выстрелил ему вслед. Стрелять он умел очень даже неплохо, несколько раз это спасало ему жизнь, но в данном случае совсем, видно, сломила гибель Афанасия, да и вальтер был чужой, не пристрелянный, и старик, целехонький, быстро юркнул в переулок. Догонять было бессмысленно.
– Вот же дерьмо старое! – поднимаясь, проговорил «братишка Ганс». – Зацепил меня, сволочь! – На плече у него действительно выступила кровь. – Ничего, прошла по касательной, только кожу задело… А ты, братишка, гляжу, совсем стрелять не умеешь. Ну да что с вас, журналистов, взять!.. Хотя парень ты храбрый, я вижу… Эх, мне бы пистолет!.. Знаешь, я однажды под Смоленском из одного только пистолета… – И снова пошло долгое хвастовство.
* * *
А убегавший переулками человек думал: «Вот же неудача! Мне бы тот вальтер – эта скотина уже была бы на том свете! А эта фитюлька дамская, которую прятал в носке, – поди-ка из нее попади!.. Ничего, еще посчитаемся…»
* * *
– Он в меня, в меня стрелял, сволочь! – не унимался «братишка Ганс». – Наверно, я при последней облаве ему насолил, я тогда пристрелил троих ихних… Запомнил, гад!.. Это он – в меня!..
– В тебя, в тебя, успокойся, – закивал «братишка Жорж». – Ты ступай, у меня еще дела.
– Да, да, иди, братишка, еще встретимся…
На том и расстались.
