«— Скажите, Аркадий Федорович, а каким был ваш первый воздушный бой? Как это было? — спрашиваю я.
— Сорок первый год, 31 августа, с разведчиком под Москвой, — на мгновение задумавшись, неторопливо отвечает генерал. — Страшно, очень страшно. Боязно. Потому что «хенкель». Я к нему подходил со всех сторон.
— А на чем вы летали тогда?
— На «миге». «Хенкель» со всех сторон лупит в меня. Было страшно. Пулеметы заклинило. Но он мне помог. (Улыбается.) Он ударил и попал по масляному баку, и меня залило маслом. Но, к счастью, масло потекло на пулеметы. И когда я нажал в очередной раз, они заработали. Я был так счастлив, очки снял и все, что мог, выпустил в него. Он загорелся и упал. Я его сопроводил.
— У вас фотокинопулеметы были?
— Потом, в сорок третьем были.
— То есть до этого подтверждала только земля?
— У меня неподтвержденных, наверно, штук восемь, когда я был на Воронежском фронте. Почему? Потому что прибыли туда без штаба и никаких донесений, запросов не осуществлялось. Поэтому, когда я ушел с Воронежского на Сталинградский, у меня было штук восемь этих самых «юнкерсов» и «хенкелей». А где их найдешь?
— А когда вы в воздушном бою стали себя чувствовать уверенно?
— С «мессерами» я уверенно себя почувствовал, ну с превосходством даже, это здесь, под Москвой, когда немцы наступали. Я даже вам больше скажу. В конце ноября мы встретились над Кремлем. Кремль внизу. Сто девятых четверка, а мы тройка на «мигах». Они один «миг» подбили, и подбили так, что Лешка Аникин спланировал и сел в Подлипках. А мы парой дрались и одного завалили. В Черные Грязи ездили, смотрели «мессера» этого. Я вам скажу, за время войны «мессершмитт» для меня был страшен, конечно, ноя с ним мог справиться. Самое страшное было, когда атакуешь группу бомбардировщиков, плотную группу. Куда подойти? Они ощетинились. Знаете, особенно «Хенкель-111». У него кормовая, бортовая, носовая. Никуда не подлезешь...
Над Сталинградом иду парой. Ходили на разведку я и Саша Чирикин. Он мне кричит по радио: «Правее «мессера!» Они его увидели, и он отвернулся им навстречу. Я посмотрел, а у меня слева четыре «мессера». Я на них отвернулся. А Сашка ведет бой-возню и, смотрю, штопорит, входит в дым сталинградский. Я один остаюсь. Четыре здесь (показывает), четыре здесь (показывает)... Я начинаю с ними бой. Подходит еще четверка. И они меня гоняют. Ну я одного поджег. Он упал. Остается тринадцать, а я один. Командующий войсками фронта смотрит: «Ну вот, говорит, еще один тебе попался. Значит, будет тебе потеря».
Командующий Воздушной армией смотрит тоже в бинокль и говорит: «Да. Ему будет трудно!» Я выдержал этот бой. Я каждую секунду видел, где этот самолет (показывает). А их тринадцать! Крутил, крутил и ушел. А ко мне подходит немец, крыло в крыло, и показывает: во-о! (большой палец вверх.) И ушел.
— А когда вы попали под Сталинград? — задаю я очередной вопрос.
— В сорок втором, когда немцы на Брянском фронте начали наступление. Наш полк сняли из ПВО и отправили во фронтовую авиацию. Там я и остался. И я не жалею, потому что ПВО — это ждешь, а потом опаздываешь. А там идешь и начинается драка. Ведь летчик-истребитель ищет боя. Наш командующий Воздушной армией говорил: «Летчик — это закатанные рукава по локоть в крови. Он ищет боя, увидел — трах, и в сумку». То есть он нас всегда учил наступательности (Хрюкин Тимофей Тимофеевич. — Прим. авт.). Постоянный поиск боя. (Когда одна тележурналистка спросила Аркадия Федоровича, есть ли отличие между летчиком дальней авиации и летчиком-истребителем, генерал ответил: «Конечно есть! Я ищу врага, я ищу боя, я жажду боя, а он идет защищаться и боится этого боя!»)
Идти на самопожертвование у летчика-истребителя было главным. По поводу дружбы... Летчики-истребители были воспитаны на принципах не сдаваться. Обязательная поддержка в бою. Не будет поддержки в бою, не будет боя. Это не нестеровский бой, когда он встретил какого-то «фармана» и по крылу, и все. Здесь идет борьба самая настоящая, открытая. Кто кого. Это вообще философский вопрос.
— Скажите, а товарищей вы много потеряли?
— Под Москвой 27-й полк потерял одну эскадрилью, но чужую. А в 9-м гвардейском мы потеряли шесть человек. Одного потеряли на свободной охоте. Пошел на свободную охоту, там увидел какую-то телегу и решил атаковать. Вмазал в провода. Ведомый приходит и говорит: «Висит на проводах!» (Смеется.)
Командир 434-го ИАП (22 ноября 1942 г. преобразован в 32-й гвардейский) Иван Иванович Клещев родился 26 января 1918 г. в селе Курячовка ныне Марковского района Луганской области в семье рабочего. В 1933 г. окончил 1-й курс педагогического техникума в Луганске. Работал слесарем-арматурщиком на строительстве «Локомотивстроя» в Новочеркасске. В 1937 г. поступил в Ворошиловградскую авиационную школу летчиков-истребителей. В 1939 г. участник боев на реке Халхин-Гол. Десятого февраля 1942 г. Клещев в четверке истребителей вступил в бой с 18 Ю-87 и 9 Me-109. Лично сбил одного «мессера» и два «юнкерса».
Весной 1942 г. под Торжком он провел исключительно дерзкий бой с группой бомбардировщиков. Несмотря на заградительный огонь из всех бортовых установок, Клещев бросился в атаку и реактивными снарядами поджег два «юнкерса». А затем огнем из пушки завалил третьего. Еще два бомбардировщика столкнулись в воздухе (командир их ему не засчитал).
К середине марта 1942 г. командир эскадрильи 521-го ИАП на Калининском фронте совершил 220 боевых вылетов и в 30 воздушных боях сбил лично бив составе группы — 13 самолетов противника. Пятого мая 1942 г. Клещев стал Героем Советского Союза.
Командуя полком, И. И. Клещев и сам неоднократно вылетал на боевые задания под Харьковом и Сталинградом. Например, с 13.06 по 04.07.42 г. майор Клещев произвел 32 боевых вылета, провел 4 воздушных боя и сбил 2 самолета.
С 13.07 по 03.08.42 г. он провел 7 воздушных боев и сбил три самолета противника.
С 13.09 по 03.10.42 г. боевых вылетов — 7, воздушных боев — 7 и сбитых самолетов — 6.
Примечательно, что Иван Иванович летал в любых условиях погоды, а в бою дрался дерзко и по-особенному красиво. «Главное — уверенность в себе, — говорил подчиненным Кпешев. — Фашист еще только думает, что он будет делать, а ведущий с ним бой уже обязан знать, какой маневр придется парировать своей атакой».
А. И. Семенов писал о нем впоследствии: «У него были свои устоявшиеся взгляды на нормы поведения авиационного командира. Коротко их можно сформулировать так: пока ты сам летаешь, ты не только командир, но и воздушный боец, а прекратишь полеты и личное участие в боях, сразу утратишь моральное право называться летчиком и перестанешь быть настоящим авиационным командиром».
Во второй половине дня 19 сентября 1942 г. Клещев, возвращаясь из района боя во главе группы, увидел в стороне Ме-109 и вступил в бой, но не с одним, а с шестеркой. И завалил двоих. Однако подожгли и его. Сбить пламя не получилось, пришлось прыгать. Сильно обгоревшего, его отправили в госпиталь. На тот момент на его счету было 380 боевых вылетов, 17 самолетов, сбитых лично, и 18 в группе. После излечения Василий Сталин забрал его к себе в инспекцию. Перегоняя из Саратова новый истребитель Як-9 для показа правительству, Клещев 30 декабря совершил посадку на аэродроме «Рассказово» под Тамбовом. Начался снегопад. Лететь было нельзя. Но он очень хотел встретить Новый год вместе со своей возлюбленной Зоей Федоровой, известной актрисой. И 31-го Иван Иванович в последний раз запустил мотор, захлопнул фонарь кабины и взлетел. Уже на маршруте понял, что в район Москвы не пройдет, и решил вернуться... На посадке, ослепленный снегом, Клещев не смог определить высоту и выровнять машину. Его так и нашли мертвым в кабине, за бронеспинкой в которой лежали два гуся.... Похоронили Клещева там же, в Рассказове, 2 января 1943 г.
