– Можешь сказать, что мы тут делаем? – спросил Тэйн, поднимаясь следом за мной.
– Может, и объяснила бы, приди ты чуть раньше, – прошипела я.
– Ну, я же…
– Тс-с!
Мы поднялись на второй этаж, где была только одна дверь, зеленая, с табличкой, на которой красовалась золоченая надпись: «М. Дюбьяр, учитель музыки и словесности».
В квадрате солнечного света, лившегося через окно, стояло кресло. В нем дремал разомлевший от тепла огромный краснолицый мужчина с поразительно маленькими ногами, а его длинные светлые усы колыхались при каждом вздохе. Я пересекла комнату, подошла к нему и легонько потрепала за руку.
– Месье? – позвала я. – Месье!
Он вздрогнул и уставился на нас, удивленно моргая спросонок, пока, наконец, не узнал меня.
– Excusez-moi! – подскочил он. – Allons, commençons
[1]
.
Он метнулся к черному роялю в углу комнаты, откинул крышку, но я потянула его за рукав.
– Нет, нет, монсеньор. Мы с вами договаривались вчера, помните?
– А! Мадемуазель Роу! Oui, oui. Ah… Avez vous pensé au vin
[2]
?
Я оглянулась на Тэйна. Он чуть замешкался, затем, сообразив, снова вытащил из сумки бутылку. Глаза месье Дюбьяра тотчас вожделенно вспыхнули. Он поднялся с банкетки и направился к нам с распростертыми руками.
– Вы оставляете нам комнату на час, так? – спросила я, и он утвердительно кивнул.
– Je vous laisse maintenant. Au revoir!
[3]
– Он подхватил бутылку и, махнув нам на прощанье, удалился через боковую дверь.
– Что это было? – спросил Тэйн, пока я искала место на полу, куда можно было присесть.
– У нас с ним договоренность. Ты сказал, что нам нужно укромное место. С понедельника по пятницу я беру у месье уроки французского и музыки. Вчера я предложила ему сделку: он оставляет нам комнату на время моего занятия. А мы каждую неделю приносим ему бутылку красного вина.
– А мать не удивится тому, что твоя игра и твой французский лучше не становятся? – спросил Тэйн, усаживаясь напротив меня.
– Учитывая, что у нас дома нет пианино и по-французски мать не знает ни слова, уверена, что она ничего не заподозрит. – Я взглянула на ненавистное фортепьяно и улыбнулась. – Вот у моей прабабушки Элмиры был настоящий дар к языкам. Наша кухарка говорила, что та могла прийти к докам и запросто переводить для всех иностранцев-моряков и капитанов.
– Полагаю, не бесплатно, – Тэйн насмешливо приподнял бровь.
– Естественно!
Мы расхохотались, и я поймала себя на мысли, что мне нравится его смех.
Здесь, в помещении, я могла рассмотреть Тэйна лучше, чем на солнце. Оказалось, глаза его были не темно-карими, почти черными, как мне казалось раньше, а, скорее, медово-янтарными, с синеватыми искорками у зрачка. Теперь и взгляд его казался более вдумчивым и умным.
Улыбаясь, он снова запустил руку в свою сумку, я с любопытством наклонилась к ней.
– Ты принес что-то против заклятья моей матери?
Он выудил маленькую квадратную тетрадь.
– Нет, мне понадобится еще какое-то время. Я думал, мы пока можем заняться моими снами.
– Вот как? – холодно спросила я. Все мое расположение к нему как волной смыло.
– Я мало что могу сегодня сделать, – он пожал плечами. – Ты должна принести мне какую-нибудь вещь, которая принадлежит твоей матери.
– Почему ты вчера мне об этом не сказал?
– Вчера я еще не знал наверняка. Мы займемся этим завтра.
– Но ведь мы договорились начать сегодня, – как я ни старалась сохранить спокойствие, в голосе уже проскакивали истеричные нотки. Я оперлась кулаками о пол, намереваясь встать, но Тэйн остановил меня.
– Эвери! – произнес он тихо, но твердо. – Тебе придется потерпеть. Я помогу тебе всем, чем смогу. Но ты, как никто, должна знать, что может произойти, если сделать заклинание плохо. Мне необходимо узнать тебя. Нужно прочувствовать магию твоей семьи. Сегодня расскажи о моих снах, а завтра я уже буду готов взяться за дело.
Его слова звучали спокойно, даже ласково – так мужчины обычно уговаривают пугливую лошадь, и хотя я, твердо вознамерилась спорить, вдруг поняла, что он прав. Чтобы лучше понять магию Роу, ему нужно дополнительное время. Не знаю, что больше повлияло на меня – его доводы или сама интонация. На моей памяти только одному-единственному человеку удавалось так же быстро остудить мой пыл – бабушке. Но в ее случае, уверена, без магии не обходилось.
– Ну, ладно, сделаем так, как ты говоришь, – пробурчала я угрюмо, словно обиженный ребенок.
Тэйн засмеялся, и звук его голоса снова вызвал во мне странное волнение.
– Вот. – Он раскрыл на коленях тетрадь и разгладил ладонью разбухшие от влаги, покоробившиеся страницы. – Начнем сначала, ладно? Это я записал на другой день после того, как побывал у шамана.
Он прокашлялся и стал читать:
– Я бегу по прямой, ровной, пустынной дороге.
Я закрыла глаза, позволяя его словам проникнуть в меня и почувствовала, как постепенно открывается значение сна.
– Дорога уходит прямо в небо, и вот уже я бегу среди облаков.
Я открыла глаза и покачала головой:
– Нет!
– Это правда!
– Здесь ничего нет.
Он сник:
– Это что, не работает?
– Не в этом дело, – я в нетерпении покачала головой. – Этот сон мне не нужен. Рассказывай следующий.
– Но, Эвери, откуда тебе знать? Любая, даже самая маленькая деталь может быть очень важной.
Я шумно выдохнула и, поджав губы, процедила:
– Этот сон ничего не значит. У меня нет лишнего времени на бессмысленные видения. Рассказывай другой.
Тэйн взглянул на меня и закрыл дневник.
– Объясни, – упрямо сказал он.
– Хорошо. Сон означает, что ты встретишь корабль, отплывающий в Штаты. Корабль называется «Модена».
– О! – Его брови поползли наверх.
– Теперь мы можем продолжать? – резко спросила я, барабаня пальцами по полу.
Тэйн снова раскрыл тетрадь, перевернул страницу.
– По крайней мере, мы знаем, что сны говорят о будущем, – сказал он.
– Естественно.
Тэйн помедлил, потом спросил:
– А что, если бы я побывал у шамана на следующий день после моего сна, узнал от него про «Модену» и решил пойти на другое судно? Тогда ночное предсказание стало бы неправдой?
