Его жена кивнула:
— Боитесь, граф, что она лишит вас столь долгожданного наследства?
— Я оказался между двух огней, графиня, и потому надеюсь на ваше понимание.
Через пять минут Жанна была в своих покоях. Гость, этот монсеньор Кошон, приехал за ней! Ее хотят продать — и кому? — англичанам! Проклятым годонам!! И еще — отцам инквизиторам, которые вот уже год поносят ее со всех кафедр, подчиняющихся Генриху Шестому! Да лучше в ад! Лучше — смерть!.. Но страшнее всего была даже не угроза ее продажи, а слова: «Он решил бросить ее на произвол судьбы».
Вот отчего стыло сердце…
— Как слуга церкви, графиня, я уже имел честь сказать вам, что мы думаем о Деве Жанне и ее так называемых «подвигах», — говорил Пьер Кошон тетке графа, Жанне Люксембургской. — И потому я взываю к вам от лица всего христианского мира…
Поклоны и расшаркивания остались позади. Первые слова, касающиеся дела, уже прозвучали в парадной зале. Их суть графиня уловила как нельзя лучше: «инквизиция, христианский долг, пособничество дьяволу». А за ними слышались другие: «англичане, лорд Бедфорд, месть». Старуха то и дело поглядывала на своего племянника, стоявшего недалеко от Кошона. И взгляды ее не предвещали племяннику ничего доброго.
— Поймите, графиня, — осторожно продолжал Кошон, — бывают ситуации, когда любой христианин должен положиться на мнение церкви. А церковь считает, что Жанна — злостная еретичка…
— Во-первых, монсеньор, есть две церкви: одна прославляет Карла Валуа, другая — Генриха Ланкастера. Вы о какой из них говорите?
— Вы и сами можете догадаться, о какой.
— И все же?
— О той, что поддерживает истинного короля — Генриха Шестого.
— Вот незадача, монсеньор, другая половина церкви утверждает, что истинный король — Карл Валуа, а Генрих Шестой — самозванец.
Пьер Кошон оглянулся на Жана Люксембургского. Но выражение обезображенного шрамами лица доблестного рыцаря говорило: разбирайтесь сами, ваше преосвященство!
— А ведь я — крестная мать Карла Валуа! Вам это неизвестно, монсеньор?
Епископ Бове даже отпрянул: коварный Люксембург, кривой мошенник — ничего не сказал об этом! Надо было как-то держать удар…
— Но я думал, графиня, — продолжал Пьер Кошон, — что поскольку графы Люксембурги — вассалы герцогов Бургундских, а герцог Бургундский — верный христианин и друг короля Англии и Франции Генриха Шестого, вы должны стараться выполнять его волю…
— Вы напрасно так думали, монсеньор! Я не собираюсь выполнять волю мальчишки Генриха Шестого! А вернее — волю его ненасытного дядьки! И моя фамилия не менее знатна, чем фамилия Ланкастеров! Люксембурги были императорами Священной Римской империи и королями Богемии, между прочим! Что мне за дело до вашего Генриха? У него есть Англия, вот пусть туда и возвращается! — Она ударила об пол тростью. — Вместе со своей родней!
— Забудьте об англичанах, графиня, подумайте о церкви, — Кошон потряс пальцем, — и святой инквизиции!
— Неужто вы грозите мне, монсеньор? — Старуха даже подалась вперед, точно готовилась стукнуть своей палкой Кошона по темени. — Мне шестьдесят восемь лет, монсеньор. Скажите, я похожа на человека, который чего-нибудь боится?
— Нет, графиня…
— Так вот послушайте меня, монсеньор. Жанна — прекрасная девушка с благородным сердцем, и будь я проклята, если позволю увезти ее вам или кому-нибудь другому, кто служит англичанам! Вначале заставьте меня умереть, а потом приходите! Жан! — громко, точно он был не в десяти шагах от нее, а за крепостной стеной, выкрикнула она. — Жан, племянник мой! — Старуха встала с кресла, опираясь на свою трость, но неожиданно вырвала ее из-под себя и потрясла ею в воздухе. — Клянусь, если ты отдашь англичанам нашу гостью, то я передам все свои земли этому бездельнику Пьеру, твоему брату, а еще лучше — моему крестнику Карлу Валуа, пусть купит побольше оружия и задаст этим проклятым годонам перца! Слышишь, Жан?!
Даже Люксембург не ожидал такого от своей тетки. Что до Пьера Кошона, так он вылетел из ее апартаментов как ошпаренный.
— Да это… да это — фурия! — бормотал он. — Она сама — еретичка! Таких еще поискать! Это куда же годится? Да она… Это же — богохульство! Это — плевок в лицо церкви!
Жан Люксембургский догнал его и упросил не уезжать, хотя Кошон уже готов был броситься в свою карету и гнать поскорее от этих злых мест.
От праздничного ужина в обществе благородных дам Боревуара епископ отказался — он решил трапезничать в отведенных ему покоях. Попросил прислать к нему доктора, сославшись на недомогание. По той же причине к столу не вышла и Жанна. У нее болела голова, она потянула руку. Все что угодно. Свернувшись калачиком на своей кровати, она смотрела на вечернее небо за окном спальни и алый свет, разливающийся по всей округе и все гуще рдеющий на каменном карнизе.
Никогда еще не было такого мрачного молчания в Боревуаре во время трапезы, посвященной радостному событию — возвращению доблестного полководца в родной дом.
На следующий день Жан Люксембургский и Пьер Кошон, в сопровождении отряда, отбыли из Боревуара. А Жанна узнала, что старая графиня указала на дверь епископу, посланцу лорда Бедфорда, и даже пригрозила племяннику, если он пойдет на сговор с англичанами, лишить его наследства. Жанна встала на одно колено перед креслом графини и коснулась лбом ее сухих, но еще крепких рук. Так она могла поклониться только королю.
— Встань, голубушка, встань, — поднимая ее, сказала растроганная графиня. — Я знаю — у тебя благородное сердце. Тут я не могу ошибиться…
Она с честью выиграла этот поединок. Глаза юной герцогини де Бар светились от счастья, графиня де Бетюм не могла удержать слез.
— Англичане разбиты наголову! — ударив тростью об пол, громко, надтреснувшим голосом сказала старая графиня. — А вот теперь мы устроим настоящий пир!
И в честь этой победы в тот же вечер устроили праздничный ужин.
…Если бы лорд Бедфорд увидел, какими веселыми и счастливыми были пирующие, он бы непременно задохнулся от злости.
Впрочем, задохнуться от злости у него выдалась возможность неделей позже.
— И тогда она назвала англичан так, как называют их самые последние враги, и поклялась лишить своего племянника наследства, если он выдаст нам еретичку Жанну!
О проделках старой графини Кошон с придыханием рассказывал в парижской резиденции регента. Уже в середине беседы лорд Бедфорд подскочил с кресла и теперь мерил шагами залу.
— Эта старуха бросает вызов Англии? — вконец опешив, спросил лорд Бедфорд. — Англии?!
— Не только Англии, — поправил его Кошон, — но церкви и святой инквизиции.
— А граф Люксембург, что же он? А мой дружелюбный шурин — Филипп? — Герцог сжал кулаки. — Ох, этот Филипп! Как они допускают такую низость? Ведь это… предательство своего союзника!
