— Взятка? — вспыхнул Карл Валуа. — Это ложь…
— Нет, не ложь, — возразил Рауль де Гокур. — У нас есть свидетели из старейшин города. Есть список имен, участвовавших в этой сделке.
— Даже если это так, то ведь и впрямь все обошлось! Ни капли пролитой крови!
— Это под Оксёром — ни капли пролитой крови! — ворвалась в разговор Иоланда Арагонская. — Но было еще поражение под Парижем! Если бы он не убедил вас медлить, вы бы уже в сентябре того года, когда были коронованы, въехали в Париж триумфатором и освободителем Франции!
— Верно, государь, — поклонившись королю, вступил Орлеанский Бастард. — Мы то и дело шагали вперед, а потом отступали. И если бы не Жанна, боровшаяся с Ла Тремуем всеми силами, вечное отступление стало бы нашим призванием.
«Жанна, Жанна, Жанна!» — это имя так и вонзалось в его слух. Карл Валуа опустил глаза.
— Что же вы предлагаете, господа? — Он взглянул на тещу. — Дамы и господа, мои подданные!
— Необходимо немедленно арестовать Ла Тремуя, — ледяным голосом сказала Иоланда Арагонская. — Немедленно!
— Нет! — вырвалось у Карла.
Рыцари переглянулись.
— Это необходимо, — кивнул умудренный опытом Рауль де Гокур. — Он погубит нас. Ваше государство. Продаст его англичанам.
— Он погубит вас, государь! — вырвалось у Орлеанского Бастарда.
Все рыцари неожиданно стали опускаться перед ним на одно колено.
— Мы просим вас, государь, — склонив головы, произнесли они почти что хором.
Точно сговорились! Карл Валуа понимал: если бы не Оксёр, они придумали бы что-нибудь другое.
— Мы просим вас, — кивнула Иоланда, — потому что любим и болеем за вас, государь. — И тоже смиренно опустила голову.
Мария поцеловала его руку, сжала ее. Карл взглянул в лицо жены. Впервые он увидел в ее глазах отблески той воли, которая была у ее матери — Иоланды Арагонской. Он понял, двор уже вынес приговор его фавориту. И тогда же он насторожился — в какой-то мере этот приговор был вынесен и ему. Той его части, что еще боролась за первого министра. Вот когда он почувствовал ненависть ко всем этим людям. Даже к Марии — его прекрасной Марии, цепко державшей сейчас его за руку…
Ла Тремуй посылал к королю и теперь ждал ответа. Но прошло несколько часов, приближался рассвет, а Карл Валуа не торопился прийти к нему на помощь. Он вспомнил, что король был пьян, а Мария все ласкалась и ласкалась к мужу, заставляя слуг подливать ему вино. Они заодно — все! — пульсировала каждая жилка в его теле.
Когда за окном брезжило утро, к Ла Тремую пожаловал Рауль де Гокур. Это был либо плохой, либо хороший знак. Де Гокур не мог прийти с чем-то важным без ведома короля. Губернатор Шинона был верным слугой Карлу Валуа.
Ла Тремуй сидел у камина, его живот был перевязан. Меч одного из этих мерзавцев располосовал ему жир, но кишки были не тронуты.
— Вы пришли мне сказать, что неудачливые убийцы скоро предстанут перед судом? — спросил Ла Тремуй.
— Не совсем, монсеньор.
— Тогда… что же?
Рауль де Гокур протянул руку:
— Ваш меч, монсеньор.
Ла Тремуй смертельно побледнел:
— Что?..
— Повторяю, дайте мне ваш меч. Если вы в силах подняться, конечно.
Ла Тремуй хотел что-то сказать, но язык не слушался его.
— Именем короля, — глядя ему в глаза, холодно улыбнулся де Гокур.
— Я не верю…
— Это не имеет никакого значения.
Ла Тремуй поднялся и отступил:
— Это заговор, вы хотите убить меня? Добить?!
— Нет, только арестовать. В случае сопротивления, монсеньор, я имею полномочия применить силу. Ваш меч.
Держась за живот, Ла Тремуй вытащил меч из ножен, задержав взгляд на лезвии, протянул оружие губернатору крепости.
— Я давно мечтал об этом, монсеньор, — принимая оружие, улыбнулся де Гокур. — Сегодня для меня праздник. Благодарю вас.
— Рад был оказать вам такую любезность, — справляясь с собой, пробормотал Ла Тремуй. — Я могу поговорить с королем?
Де Гокур отрицательно покачал головой:
— В этом нет надобности, монсеньор. Впрочем, — он задержал немного насмешливый взгляд на давнем противнике, — стоит ли вас теперь называть монсеньором?
Губы Ла Тремуя дрогнули. Де Гокур пожал плечами:
— Вы более не первый министр и не советник короля. До окончания рассмотрения вашего дела и вынесения приговора, вы — частное лицо.
— Вынесения приговора? — Уже бывший министр вскинул голову. — В чем же меня обвиняют?
— В измене своему государю.
Две недели Ла Тремуя держали под домашним арестом. Все попытки бывшего первого министра связаться с королем оказались тщетными. По истечении этого времени, когда рана Ла Тремуя зажила, ночью, под усиленной охраной, его вывезли из крепости. Поскольку бывшего фаворита сопровождал все тот же де Гокур, Ла Тремуй понимал, что везут его не на расправу.
В пол-лье от крепости, у подножия исполинского холма, у леса, их ждал другой конный отряд. Луна серебрила кирасы и шлемы полусотни воинов.
— Есть человек, который с удовольствием примет участие в вашей судьбе, — холодно улыбнулся де Гокур, когда их отряд приблизился к ожидавшим.
Навстречу к ним выехали три всадника.
— Кажется, это он, — усмехнулся де Гокур.
— Он — кто?! — не выдержал Ла Тремуй, сердце которого готово было выпрыгнуть из груди.
Всадники подъехал вплотную, из темноты выплыли в лунный свет их лица. Но Ла Тремуй не мог оторвать взгляда только от одного — от лица предводителя отряда. Страшного, лягушачьего лица!
— Добрый вечер, герцог.
Ла Тремуй отшатнулся — нет, перед ним был не призрак! Но оболганный и преданный им Артюр де Ришмон — во плоти и крови…
Так закончилась при дворе Карла Валуа карьера Жоржа де Ла Тремуя, главного ненавистника Девы Жанны, которому суждено было отныне уйти в безвестность.
3
Сырой март наполнял землю влагой. Зимой войны прекращались. В это время года сеньоры охотились на зверя, бражничали в своих замках и ждали весны. Пора войн приходила с теплом, она стучалась в ворота всех крепостей, больших и малых, тяжелым древком копья. В начале весны сеньоры рассылали гонцов своим вассалам, рыцари осматривали вооружение, подрастающие юнцы просились у отцов и воспитателей, у которых они служили пажами и оруженосцами, попробовать себя в деле. И вот уже два враждующих лагеря начинали полниться солдатами, которым предстояло, под руководством своих полководцев, преследовать друг друга, совершать марши и демарши, разжигать по ночам тысячи костров, устрашая ими противника, и наконец встретиться на поле брани, откуда вернуться суждено будет далеко не всем.
