– Денарии
[69]
, одни только денарии – монеты извозчиков и мясников! – с презрительной гримасой сказал он. – Клянусь пьяной Семелой, до чего же дошел Рим, если цезарь просиживает целыми ночами, ожидая поворота Фортуны, который не принесет ему ничего, кроме презренных денариев!
Потомок Друзов залился краской стыда, но стоявшие рядом не дали ему ничего сказать, сгрудившись вокруг говорившего с криками: «Мессала! Мессала!»
– Люди Тибра, – продолжал Мессала, вырвав стакан с игральными костями из рук оказавшегося поблизости зеваки, – кто больше всего возлюблен богами? Римлянин. Кто дает законы другим народам? Римлянин. Кто же он по праву меча властелин вселенной?
– Римлянин, римлянин, – раздалось в ответ.
– Но, но, – неторопливо, давая время вслушаться в его слова, сказал Мессала, – но есть некто лучший, чем даже лучший из римлян.
Запрокинув свою патрицианскую голову, он помедлил, словно разя слушателей своей презрительной усмешкой.
– Вы слышите? – снова спросил он. – Есть некто лучший, чем даже лучший из римлян.
– Да – Геркулес! – воскликнул один.
– Бахус! – предположил какой-то насмешник.
– Юпитер, Юпитер! – загудела толпа.
– Нет, – ответил Мессала, – среди людей.
– Назови нам его имя! – потребовали сразу несколько человек.
– Что ж, назову, – кивнул головой Мессала в ответ на крики. – Это тот, кто к совершенству Рима добавил совершенство Востока; кто к западному оружию победы добавил восточное искусство, необходимое для обладания доминионами.
– Так и есть! И этот человек, в конце концов, тоже римлянин! – воскликнул кто-то.
Слова эти были встречены громким смехом и долгими аплодисментами – признанием того, что преимущество осталось за Мессалой.
– На Востоке, – продолжал тот, – у нас нет богов, только вино, женщины и удача, и величайшее из всего этого – удача. Поэтому наш девиз – «Кто посмеет то, что посмею я?» – равным образом подходит для сената, для битвы, подходит для того, кто в поисках лучшего бросает вызов дурному.
Тон его голоса стал почти обычным, разговорным, но он уже завладел вниманием всех присутствующих.
– В большой шкатулке там, в крепости, у меня есть пять талантов
[70]
монетами, которые принимают в этих местах. А вот это – мои расписки на такую сумму. – Из складок тоги он извлек бумажный свиток и, бросив его на стол, продолжал в наступившей тишине: – Эта сумма представляет меру моей смелости. Кто из вас посмеет принять вызов? Вы молчите. Неужели это для вас слишком много? Я исключаю один талант. Что? Вы по-прежнему молчите? Идите, сразитесь со мной, поставив только на эти три таланта – только три; на два; даже на один, – по крайней мере на один – рискните одним талантом ради чести реки, на берегах которой вы родились, – Рим Востока против Рима Запада! Оронт варварский против Тибра священного!
Подняв чашу с игральными костями над головой, он тряхнул ею, перемешивая кости, ожидая ответа на свой вызов.
– Оронт против Тибра! – снова с саркастической улыбкой повторил он.
Никто не пошевелился; тогда он бросил чашу с костями на стол и, усмехнувшись, взял расписки.
– Ха-ха-ха! Клянусь Юпитером Олимпийцем, теперь я знаю, что вы пришли в Антиохию только затем, чтобы попытать здесь счастья в игре. Эй, Сесилий!
– Да, Мессала! – отозвался из-за спины у него человек. – Я здесь, погибаю в толпе и выпрашиваю драхму, чтобы договориться с косматым перевозчиком
[71]
. Но клянусь Плутоном! У этих новых не найдется даже обола!
[72]
Эта острота вызвала взрыв смеха, долго не умолкавшего под сводами залы. Лишь Мессала по-прежнему хранил серьезность.
– Ступай, – велел он, обращаясь к Сесилию, – в кладовую, через которую мы проходили, и вели слугам принести сюда амфору, чаши и кубки. Если этим нашим соотечественникам, ищущим счастья, боги не даровали объемистых кошельков, то поглядим – может, они наградили их вместительными желудками! Поспеши же!
Затем он повернулся к Друзу и со смехом, разнесшимся по всей зале, произнес:
– Ха-ха, друг мой! Не держи на меня обиды за то, что я упомянул тебя, говоря об этих презренных денариях. Ты же видишь, я сделал это только для того, чтобы напомнить этим молодым о героях старого Рима. Давай же, Друз, давай! – С этими словами он снова взял со стола чашу с костями и потряс ее. – Давай же попытаем счастья на ту сумму, которую ты поставишь!
Сказано это было искренне, сердечно и обаятельно. Друз моментально растаял.
– Клянусь нимфами, да! – со смехом ответил он. – Я сыграю с тобой, Мессала, – на денарий.
Перегнувшись через стол, за сценой наблюдал молодой человек, едва вышедший из подросткового возраста. Мессала неожиданно повернулся к нему.
– Кто ты? – спросил он.
Юноша отпрянул назад.
– Нет, клянусь Кастором, а заодно и его братом! Я не хотел тебя обидеть. Но люди обычно ведут записи своих действий, и не только в игре. Мне нужен будет секретарь. Хочешь ли ты выручить меня?
Молодой человек тут же взял в руки табличку для записей – обаяние Мессалы было совершенно неотразимым.
– Погоди, Мессала, погоди! – воскликнул Друз. – Я понимаю, в игре не место болтовне, но мне в голову пришел вопрос, который я должен тебе задать, а то наверняка забуду.
– Что ж, задай его. Но сначала я сделаю свой ход, чтобы потом не мог упрекнуть тебя в помехе.
Он опрокинул чашу с костями на стол и крепко прижал ее ладонью. Друз же спросил:
– Тебе приходилось когда-нибудь видеть Квинта Аррия?
– Дуумвира?
– Нет, его сына.
– Я не знал, что у него есть сын.
– Это еще что, – меланхолично прибавил Друз, – только, мой Мессала, Поллукс не может быть больше похож на Кастора, чем Аррий похож на тебя.
Слова эти стали чем-то вроде сигнала: не менее двадцати голосов одновременно воскликнули:
– Точно, точно! Его глаза – и его лицо!
– Этого не может быть, – с презрением возразил кто-то из присутствующих. – Мессала римлянин; а Аррий – еврей.
В обмен репликами вмешался и сам Мессала:
