Теперь же, о мой добрейший благодетель и друг, мой Грат, подумай об опасности, грозящей твоим сестерциям, поскольку лишиться их было бы худшим из того, что судьба может послать нам, и заметь, что я перестал величать тебя именем этого старого дурака, царя Фригии, поскольку теперь, я верю (уж если ты дочитал мою писанину до этого места), ты перестал твердить свое «Ну подумаешь» и готов начать думать о том, что следует предпринять ввиду столь исключительных обстоятельств.
Было бы чересчур пошло спрашивать тебя, что следует предпринять. Лучше позволь сказать мне, что я являюсь твоим клиентом
[81]
или, лучше сказать, что ты – мой Улисс, чьей обязанностью является указать мне правильное направление.
Мне доставляет наслаждение представлять себе, как ты берешь это письмо в руки, как ты читаешь его, как серьезность твоего лица сменяется временами улыбкой; как, отбросив колебания, ты приходишь к единственно верному решению. О, я знаю, что здравым смыслом ты подобен Меркурию, а расторопностью – нашему цезарю.
Солнце уже показалось из-за горизонта. Час спустя два гонца отправятся от дверей моего дома, каждый из них будет иметь при себе скрепленную печатью копию настоящего письма. Один из них отправится к тебе по земле, другой – морем. Я придаю столь высокую важность своему сообщению, поскольку считаю, что ты должен быть как можно раньше и подробнее информирован о появлении нашего общего врага в этой части римского мира.
Я буду пребывать здесь, ожидая твоего ответа.
Все передвижения Бен-Гура будут определяться, разумеется, его начальником, консулом, который, даже пребывая в трудах день и ночь без отдыха, не сможет выступить раньше чем через месяц. Ты представляешь себе, каких трудов стоит собрать и снарядить армию, которой предстоит действовать в пустынной и малонаселенной местности.
Я встретил вчера иудея в роще Дафны, и даже если он сейчас и не там, то несомненно в ближайших окрестностях, что облегчает мою задачу – не упускать его из виду. Если бы ты спросил меня, где он обретается в настоящий момент, я ответил бы тебе с совершенной уверенностью, что его сейчас можно найти в Пальмовом саду, в шатре у предателя Илдерима, который недолго сможет избегать нашей карающей руки. Не удивлюсь, если Максентий в качестве одной из первых мер посадит этого араба на корабль для отправки его в Рим.
Я столь уверенно говорю о местопребывании этого иудея, потому что это будет чрезвычайно важно для тебя, о прославленный, когда ты начнешь размышлять над тем, что следует предпринять; поскольку я уже знаю (и в свете этого знания я льщу себе, ощущая себя все более мудрым), что каждый план, включающий в себя человеческие действия, должен учитывать три обстоятельства – время, место и средство.
Если же ты скажешь мне, что считаешь место вполне устраивающим тебя, то можешь, не колеблясь, поручить все это дело своему лучшему другу, а также и самому прилежному из твоих учеников.
Мессала».
Глава 2
Арабские скакуны Илдерима в упряжке
Примерно в то время, когда гонцы отправились в путь, неся с собой послание Мессалы (стояло все еще раннее утро), в шатер Илдерима вошел Бен-Гур. Он уже успел окунуться в озере и позавтракать, а в шатре появился облаченным в нижнюю тунику без рукавов, подол которой едва достигал ему до колен. С оттоманки его приветствовал шейх.
– Мир тебе, сын Аррия, – восхищенно произнес он, поскольку ему воистину еще не приходилось видеть столь совершенное воплощение блестящей, сильной и уверенной в себе мужественности. – Мир тебе и добро пожаловать. Лошади уже готовы, готов и я. А как ты?
– Мир и тебе, мой благородный шейх. Благодарю тебя за добрые пожелания. Я готов.
Илдерим хлопнул в ладоши.
– Я велю привести лошадей. А пока присаживайся.
– Они уже запряжены?
– Нет.
– Тогда позволь мне сделать это самому, – сказал Бен-Гур. – Мне нужно как можно лучше познакомиться с твоими скакунами. Я должен узнать их имена, о шейх, чтобы говорить с каждым из них в отдельности; должен понять их характер, потому что они как люди – слишком резвого придется осаживать, а робкого поощрять и ободрять. Вели слугам принести мне их упряжь.
– И колесницу? – спросил шейх.
– С твоего позволения, я осмотрю ее отдельно сегодня днем. Вместо нее я хотел бы попросить у тебя пятую лошадь, если это возможно; но она должна быть не оседлана и столь же быстра, как и остальные.
Илдерим не мог скрыть своего удивления, но тут же послал слугу с поручением.
– Вели конюхам принести упряжь для четырех лошадей, – распорядился он, – упряжь для четырех и узду для Сириуса.
Отпустив слугу, он повернулся к Бен-Гуру:
– Сириус – мой любимец, а я – его, о сын Аррия. Мы с ним знаем друг друга уже двадцать лет – побывали вместе и в шатре, и в битве, и во всех уголках пустыни. Сейчас я вас познакомлю.
Подойдя к разделяющему шатер пологу, он поднял его и придержал для Бен-Гура. Лошади осторожно приблизились к людям. Одна из них, с небольшой головой, блестящими глазами, с выгнутой как натянутый лук шеей и широкой мощной грудью, на которую падала густая длинная грива, ткнулась мордой в грудь хозяина.
– Хороший ты мой, хороший, – растроганно произнес шейх, похлопывая коня по темно-коричневой щеке. – Ну, доброе тебе утро.
Повернувшись к Бен-Гуру, он прибавил:
– Это Сириус, отец тех четверых. Мира, их мать, дожидается нашего возвращения, поскольку она слишком драгоценна, чтобы рисковать ею, – в дороге может случиться всякое. Но больше всего я беспокоюсь о том, – и при этих словах он усмехнулся, – я беспокоюсь о том, о сын Аррия, сможет ли наше племя перенести ее отсутствие. Она наша гордость и слава; люди просто боготворят ее. Когда она пускается галопом, все смеются от радости. Десять тысяч наездников, сынов пустыни, начнут сегодняшний день с вопроса: «Что слышно о Мире?» И когда им ответят: «Она чувствует себя хорошо», они воскликнут: «Сколь милостив к нам Господь!»
– Мира и Сириус – ведь это же имена звезд, не так ли, о шейх? – спросил Бен-Гур, подходя к каждому из четверых и к их отцу и здороваясь с ними.
– Почему бы и нет? – ответил Илдерим. – Тебе приходилось бывать ночью в пустыне?
– Нет.
– Тогда тебе трудно представить, до какой степени мы, арабы, зависим от звезд. Мы заимствуем их имена из благодарности и даем их тем, кого мы любим. У каждого из моих праотцев была своя Мира, как у меня есть моя; их дети тоже носят имена звезд. Смотри, вон там – это Ригель, а там Антарес, вот этого зовут Альтаиром, а тот, к которому ты сейчас подходишь, – это Альдебаран, самый молодой из всех, но отнюдь не самый последний – о нет, нет! Он понесет тебя так, что только ветер будет свистеть у тебя в ушах; и он унесет тебя туда, куда ты ему скажешь, о сын Аррия, – да, клянусь славой Соломона!
