Шейх замолк, хватая ртом воздух и заламывая руки. Сказать по правде, из всего этого страстного взрыва в памяти у Бен-Гура осталось только выражение его горящих огнем глаз, пронзительный голос и ярость старика, которую невозможно передать словами.
В первый раз за много лет безутешный юноша услышал, как к нему обращаются по его истинному имени. Значит, хоть один человек знает, кто он такой на самом деле, и признает это, не задавая никаких вопросов. И человек этот – араб!
Но как он узнал это? Из письма? Нет. Из письма можно было узнать о жестокостях, которые претерпела его семья; о превратностях его собственной судьбы. Но из письма не следовало, что он и был той самой жертвой, которая избежала судьбы, уготованной ему безжалостным автором послания. Он отметил для себя это обстоятельство, которое шейху потребуется разъяснить, когда будет покончено с чтением письма.
– О шейх, будь добр рассказать мне, как тебе попало в руки это письмо.
– Мои люди охраняют пути между городами, – ответил Илдерим. – Они взяли это письмо у курьера.
– И их знают как твоих людей?
– Нет. Для всего мира они разбойники, которых я должен поймать и казнить.
– И еще, шейх. Ты назвал меня сыном Гура – по имени моего отца. Я считал, что мое происхождение не знает ни один человек на земле. Откуда ты получил эти сведения?
Илдерим поколебался и, глубоко вздохнув, ответил:
– Я знаю, кто ты, но не могу сказать тебе большего.
– Тебя кто-то или что-то сдерживает?
Шейх сжал губы и, повернувшись, сделал несколько шагов; но, увидев разочарование Бен-Гура, приблизился к нему и сказал:
– Давай не будем больше говорить об этом. Я собираюсь в город; когда я вернусь, то, думаю, смогу говорить с тобой совершенно откровенно. Дай мне письмо.
Илдерим аккуратно сложил папирус и вложил его в пакет.
– Что ты скажешь? – спросил он юношу, прогуливаясь в ожидании коня и свиты. – Я сказал, что бы я делал на твоем месте, но ты мне ничего не ответил.
– Я собирался ответить, и я сделаю это, – произнес Бен-Гур дрогнувшим от нахлынувших чувств голосом. – Все, что ты сказал, я сделаю – по крайней мере то, что в силах человеческих. Уже давно я посвятил свою жизнь отмщению. Пять прошедших лет я жил только этим, не зная ни часа передышки. Я не знавал наслаждений юности. Обольщения Рима были не для меня. В столице я искал только одного – знаний для отмщения. Я постигал мудрость самых знаменитых профессоров и знатоков – но не учителей риторики: увы! у меня не было времени для них. Я постигал знание искусств, необходимых воину. Моими учителями были гладиаторы и победители цирковых арен. Ветераны многих войн, тренирующие солдат в лагерях, брали меня в ученики и гордились моими успехами. О шейх, я солдат, но то, о чем я мечтаю, требует от меня познаний полководца. С этой затаенной мечтой я собирался принять участие в кампании против парфян; когда же она закончится, тогда, если Господь сохранит мне жизнь и силы, тогда, – с этими словами он воздел вверх стиснутые руки, – тогда я стану врагом Рима, познавшим все его слабые места. Вот мой ответ, шейх.
Илдерим обнял юношу, поцеловал его и страстно произнес:
– Если твой Бог не поможет тебе, сын Гура, то только потому, что Он мертв. Возьми же все необходимое у меня – ты получишь все, что у меня есть: людей, коней, верблюдов и всю пустыню для подготовки. Клянусь тебе в этом. Но довольно на сегодня. Еще до наступления ночи я дам тебе о себе знать.
Резко развернувшись, шейх вскочил на поданного ему коня и во весь опор помчался по дороге, ведущей в город.
Глава 6
Подготовка к скачкам
В перехваченном письме было несколько моментов, весьма заинтересовавших Бен-Гура. Оно говорило, что его автор был участником устранения семьи; что именно он санкционировал план, специально для этого разработанный; что он получил в качестве вознаграждения за свои труды часть конфискованных средств, а также и известное моральное удовлетворение; что он опасался неожиданного появления того, кого называл главным преступником и воспринимал как основную угрозу; что он продумывал такие свои дальнейшие действия, которые обеспечили бы ему спокойную жизнь в будущем, и готов был осуществить все, что посоветует ему его соучастник в Цезарее.
Теперь, когда письмо это попало в руки того, о ком шла речь, оно превратилось в предупреждение о грозящей опасности и признание вины. Поэтому, когда Илдерим вышел из шатра, Бен-Гур принялся размышлять о том, что ему необходимо предпринять как можно быстрее. Враги его были сильны и изворотливы. Если они его боялись, то у него были еще более весомые причины опасаться их. Он постарался как можно хладнокровнее рассмотреть складывающуюся ситуацию, но не преуспел в этом – столь сильные чувства переполняли его душу. Во многом их можно определить как радость от сознания того, что его мать и сестра живы; радость эту не уменьшало даже то, что опиралась она на догадку. Надо признать, что все надежды Бен-Гура оставались на уровне чувств; но эти чувства базировались на некоем сверхъестественном ощущении, что Бог вот-вот выскажет свою волю в его пользу, и вера в это событие властно повелевала ему хранить спокойствие.
Размышляя над последними событиями и известиями, он то и дело вспоминал слова Илдерима и все не мог понять, от кого араб получил сведения относительно его. Во всяком случае, их сообщил Илдериму не Маллух; Симонидис, чьи интересы были прямо противоположны, тоже должен был бы держать язык за зубами. Возможно ли, что сведения были доставлены Мессалой? Тоже вряд ли; здесь его могли узнать в лицо, и тогда римлянину было бы несдобровать. В конце концов Бен-Гур решил, что строить предположения бессмысленно. Оставалось быть терпеливым и ждать. Возможно, поездка шейха в город была вызвана необходимостью повидаться с кем-то, имеющим влияние на него.
Размышляя обо всем этом, он дошел до въезда в рощу, где несли дозор выставленные шейхом часовые. У последних оказалось достаточно свободного времени, чтобы угостить его фруктами и поболтать с ним о лошадях.
Выйдя затем к озеру, он задержался здесь подольше. При виде весело играющих волн воспоминания его с неизбежностью вернулись к египтянке. Перед его мысленным взором снова прошла их вчерашняя прогулка по озеру на лодке, расцвеченная ее пением и рассказами; он снова вспомнил очарование Айрас, ее смех; теплоту маленькой ручки, лежавшей на румпеле руля. Потом воспоминания его перешли к Балтазару и к тем странным вещам, свидетелем которых он был. Затем мысли его перекочевали к Царю Иудейскому, близкое пришествие Которого обещал этот добрый человек. И вот здесь-то бег его мыслей остановился, обретя в загадках этого персонажа, как это ни странно, вполне удовлетворительный ответ на большинство из своих запросов. Поскольку нет ничего более простого, как с ходу отвергнуть идею, неприемлемую для наших желаний, то он и отверг определение, данное Балтазаром царству того царя, который явится создать его. Царство духовное, хотя и не возмущало основ саддукейской веры, все же выглядело некой абстракцией. Иудейское же царство было куда понятней: оно некогда уже существовало и хотя бы по одной этой причине могло снова появиться. Гордости Бен-Гура льстила одна только мысль том, что это новое царство будет более обширным, более могущественным и куда более блестящим, чем старое; что новый царь будет мудрее и могущественнее самого Соломона – новый царь, при котором он, Бен-Гур, сможет обрести свое место в обществе и свершить отмщение. В таком настроении он вернулся в становище.
