– Этих молодых людей мы уже допросили, – кивнул следователь. – Есть ли у вас основания подозревать кого-то из них в желании убить Шерил?
– Бог мой, конечно, нет! К тому же Джонатан знает ее каких-то две недели…
– А вас?
– Что меня? – не поняла я.
– А вас он давно знает?
– С тех пор, как начались занятия в Сорбонне, с начала октября…
– И какие у вас с ним отношения?
– Дружеские… Вы что, подозреваете, что Джонатан хотел убить – меня?
Я аж подскочила на кровати от такого предположения, забыв про боль, которая, впрочем, тут же напомнила о себе.
– Я рассматриваю возможные версии, только и всего… Значит, вы полагаете, что у этого англичанина нет никаких причин, чтобы желать вашей смерти или смерти Шерил?
– Послушайте… Это до такой степени нелепое предположение… Это просто невозможно!
– На вашем месте я не был бы так уверен.
– Это почему еще? У вас есть подозрения?
– Нет, пока нет. Но не стоит так безоговорочно доверять малознакомым людям и так категорично настаивать на том, что вам на самом деле мало известно. Что вы знаете об этом юноше?
– Ну хотя бы то, что я ему нравлюсь. А почему вы не задаете подобных вопросов насчет Ги?
– С ним проще – он француз. Про него мы уже немало знаем, и нам представляется, что он по всем характеристикам не наш клиент. Англичанин же – темная лошадка. Оснований подозревать его у нас нет, но надо будет еще справиться на его счет в английской полиции…
– Меня удивляет, что ваше следствие приняло такой странный оборот. Я бы на вашем месте искала среди реальных врагов Шерил, которым она серьезно мешает своей экологической деятельностью.
– Возможно, что никому. Это мог быть террористический акт. Вы знаете, последнее время исламисты…
– При чем тут они? Это же совершенно очевидно, что покушались именно на Шерил! Исламисты взрывают бомбы в общественных местах, а ее двор – это вовсе не общественное место, вы что, не понимаете?
Следователь улыбнулся.
– Скорее всего, вы правы. Но исключить эту гипотезу мы пока не можем. Что-нибудь еще вспомнили? А то я оставлю вас отдыхать, и так уж, должно быть, замучил… – следователь мягко улыбнулся. – Доктор говорит, что вы легко отделались. Я рад за вас.
– Знаете что… – заговорила неуверенно, потому что мысль моя не была мне самой ясна до конца. – Что-то в этом парне в джинсах меня насторожило.
– Что именно? – быстро навострил уши следователь.
– Какая-то странность, особенность… Как будто он… Как будто он не француз, а иностранец. Вот вы сейчас говорили: Ги – француз, Джонатан – англичанин… Понимаете, и того и другого видно за сто километров: вот идет француз, а вот идет англичанин. Я сама иностранка, я в Сорбонне учусь, там одни иностранцы… Я это научилась улавливать: кто иностранец, а кто нет.
– И почему вы считаете, что этот тип в джинсах – иностранец?
– Сама не могу понять. Лицом он скорее на итальянца похож, да ведь такими лицами во Франции никого не удивишь… Тут другое. Тут вот что! – воскликнула я. – Он джинсовый костюм носит!
– Ну и что? – удивился следователь.
– У вас дети есть?
– Есть, – ответил он ошарашенно. – И что с того?
– Сколько лет?
– Восемь и двенадцать.
– Они носят джинсовые костюмы? Не джинсы, а именно костюмы, с курткой?
– Носят. Не пойму, что вы в этом странного нашли.
– А парню этому под тридцать, не меньше. В этом возрасте практически никто не носит джинсовые костюмы, только джинсы, но не джинсы с куртками. Это как бы признак дурного тона.
– Вы сильно преувеличиваете. У нас и так носят, и сяк – кому как нравится. А насчет тона – так он, может, из такой среды, в которой дурной-недурной тон никого не волнует?
– Может… Не знаю я. Но все-таки… Что-то в нем есть нефранцузское…
– Он, по вашим словам, произнес фразу из лифта: «Это какой этаж?» Акцент у него был?
– Не обратила внимания.
– А если бы был – обратили бы!
– Но три слова можно произнести без акцента! Когда я говорю по-французски, люди не сразу замечают мой акцент, потому что несколько коротких и несложных первых слов его не выдают! Потом, я его не очень хорошо слышала, через дверь, он у Джонатана спросил. И потом – я сама иностранка, и Джонатан иностранец, нам не так легко распознать акцент!
– Допустим. Но все же ваше заключение насчет джинсовой куртки уж очень натянуто выглядит…
– Нет! Я поняла, в чем дело: не в куртке! А в каскетке!
– Французы, по-вашему, каскетки не носят?
– Задом наперед, на американский лад!
– Ну, знаете, у нас молодежь тоже…
– Этот тип – американец!
– А что, ваша подружка и американцам насолила?
– У нее международная деятельность…
– Ну ладно, возьму ваши соображения на заметку, хотя они мне кажутся, не скрою, сомнительными, мадемуазель. Но – как знать, как знать, может, и пригодятся. Спасибо, мадемуазель. Выздоравливайте!
Рыжий комиссар поднялся, подергал затекшими ногами и вышел из моей палаты.
Разговор меня все-таки утомил. Вспоминать все это было тяжело и болезненно, боль за Шерил меня не отпускала, как и моя собственная, физическая боль.
Поев без аппетита, я задремала и проснулась уже в сумерках, когда в мою дверь снова постучали. Первыми в двери показались цветы – круглый, как блюдо, букет коралловых роз, убранных по окружности колосьями и какой-то зеленой травой. За букетом появился Джонатан.
– Джонатан! Джонатан… – сказала я и заплакала.
Он подошел, наклонился ко мне, заглянул в мои мокрые глаза и поцеловал меня в покрасневший нос.
– Я люблю тебя, – сказал он тихо.
Я перестала плакать от удивления. Я удивилась, конечно, не тому, что он меня любит, я это и так знала, а тому, что он это сказал. Поймав мой взгляд, Джонатан, словно пожалев о вырвавшихся словах, сменил тон и тему.
– Ты хорошо выглядишь, – сказал он ровно-светским голосом и спохватился: – Во всяком случае, твой нос…
Джонатан заплатил за мой телефон, и мне его включили. Первым делом я позвонила домой. Игорь не отвечал. Он не отвечал вечером, он не отвечал утром, он не отвечал ни в какое время дня и ночи. Но не мог же он быть на работе круглосуточно! И он не мог уехать так надолго, не предупредив меня!
Я терялась в догадках. Он мне был очень нужен, очень. Особенно сейчас, когда мне было так плохо, так одиноко. Особенно сейчас, когда я так нуждалась в его помощи и совете.
