С этими словами Джин поклонился, развернулся и присоединился к своим коллегам, спускающимся по лестнице.
Сбитый с толку, я даже не подумал нагнать его. Тем более что коллеги, не поняв, что речь идет о личном деле, подошли бы, чтобы разобраться в том, что беспокоит французского покупателя.
Я отправился в гимнастический зал, полагая, что бегущая дорожка освободит меня от моих раздумий. Увы, этот марафон привел к обратному: с каждым шагом мысль о госпоже Минг делалась все более неотступной.
Наконец, обессилев, я сел на скамью и набрал номер телефона Джина.
– Алло? Еще раз благодарю вас за книгу Конфуция, которую вы мне подарили. О, я не могу отвязаться от этой истории с госпожой Минг. Вы когда-нибудь видели ее детей?
Тут я как раз услышал детские голоса и возню вокруг моего собеседника.
– Нет, – ответил Джин, – но когда я пришел к ней, то рассмотрел их фотографии, сувениры, полученные от них. Чтобы убедиться, что это не надувательство, я перелистал записочки, которые они отправили своей матери за долгие годы, письма, написанные разными почерками, со штемпелями разных областей Китая. Все вместе в точности соответствует тому, что она рассказывает, материальных доказательств с избытком. Поэтому я предпочел избавиться от нее на фабрике: я не хотел, чтобы работницы узнали, что госпожа Минг вовсе не пошлая врунья, но, напротив, возглавляет дружную и многочисленную запретную семью. После чего я устроил ее в «Гранд-отель».
Оглушенный, я поблагодарил его и, прежде чем пожелать прекрасного вечера, спросил:
– Вы посвятили этой работнице свое время. Раздобыв для нее другую работу, вы проявили редкостную доброту. Это выходит за рамки ваших обязанностей в компании, не так ли?
– Я многим ей обязан.
– Вот оно что?
– Благодаря госпоже Минг у меня теперь есть Фен. Слышите ее?
Какая-то девочка приблизила губы к трубке и тоненьким, как иголочка, голоском пискнула:
– Здравствуйте, господин.
Я не стал продолжать разговор. На мгновение я представил себе эту Фен с чертами Ирэн, мимолетно упрекнув себя в том, что бросил ее с ребенком в животе, хотя и не верил, что он мой.
Я долго стоял под душем, потом побрился, причесался и спустился к госпоже Минг.
Несмотря на то что я был сконфужен, при виде меня лицо ее озарилось. Может, она и не подозревала, что я по-прежнему сомневаюсь в том, что она мне рассказывает…
– У вас счастливый вид, госпожа Минг…
– Почему бы и нет? Мой муж испустил дух, а я еще жива. Какой подарок! Я им наслаждаюсь. Тот, кто знает в чем-то толк, отстает от того, кто любит; тот, кто любит, остается позади того, кто наслаждается.
– Я бы хотел, чтобы вы простили меня за то, что я утверждал, будто мои племянники Флёр и Тьери – это мои дети. Я вас оскорбил.
– Несправедливость стирается, если ее удается забыть.
– И все же. Я зашел слишком далеко.
– Иногда бывает нужно… Иначе можно задохнуться.
– С вами такое случается?
– Я об этом думала в связи с Шуангом, моим десятым, таким же вольнодумцем, как его отец. Шуанг страдал от странного порока: не мог не трубить истину во всеуслышание.
– Это порок?
– Искренность – это противоположность рассудительности. Чтобы достичь гармонии между собой и другими, надо анализировать мысли, проверять их, некоторые отбрасывать. Истина не является целью, в ней есть смысл, только когда она чему-то служит; увы, в основном она препятствует движению; хуже: разрушает. Смотрите, как-то один преподаватель был поражен отличным сочинением Шуанга и обвинил его в плутовстве. Мой сын ответил: «Я подумал об этом, это меня привлекло, но я отказался». Какой вывод сделал учитель? Что Шуанг врет. Когда бабушка по отцовской линии поинтересовалась, любит ли он папу, Шуанг ответил: «В зависимости от обстоятельств: иногда да, и мне целый день не хочется с ним расставаться; иногда нет, потому что он кажется мне идиотом, рассеянным, неспособным понять, о чем я ему говорю». А результат? Три пощечины и публичное расторжение родственных уз. Когда первая девушка спросила, считает ли он ее красивой, мой сын объяснил: «Я полагаю, что ты самая красивая, хотя прекрасно знаю, что ошибаюсь». Она выразила неудовольствие, и он уточнил: «На самом деле я ослеплен тем чувством, которое испытываю к тебе. Я утратил всякую объективность. Например, кто-то раскритиковал бы твои сморщенные веки или слишком высокие скулы. Но не я!» Хоп! Разрыв… Он так плакал, что я заперлась с ним в его комнате и призвала задуматься: «Шуанг, дорогой мой, люди не понимают, о чем ты говоришь, твои слова провоцируют непонимание». – «Мама, я повернут на правде! Зачем надо лгать?» – «Сынок, мне кажется, вопрос вот в чем: почему люди не переносят правды? Во-первых, потому, что правда их разочаровывает. Во-вторых, потому, что чаще всего в правде не хватает интереса. В-третьих, потому, что правда совершенно не похожа на действительность – по большей части ложь лучше скроена. В-четвертых, потому, что правда ранит. Я не хочу, чтобы ты вел войну, полагая, что сеешь мир». – «Мама, что же делать? Врать?» – «Нет. Молчать. Молчание – это друг, который никогда не предаст».
Она попрощалась с посетителем, уходящим, не оставив ей чаевых, и продолжала:
– Шуанг подчинился. Сначала он сдерживался с трудом и часто срывался; потом собственный успех окрылил его. Чем больше он молчал, тем больше очаровывал женщин, тем больше глубины ему приписывали, тем больше полномочий давали ему его работодатели. Теперь люди могли на него положиться.
– А как сейчас?
– На Шанхайском радио комментирует биржевой курс валют. Я всегда слушаю его в полдень. Важный, лаконичный, сдержанный, такой скупой на слова – можно подумать, он скрывает свои познания, – впрочем, как-то он сознался мне, что иногда несет бог знает что. Если же вдруг, случайно, он увлечется и заболтается, я посылаю ему сообщение. Кто насаждает истину, не должен забывать чаще поливать ее.
Она пошла мыть раковину, а я стал размышлять о капризной метеорологии моего сознания: сегодня утром из ее рассказа я бы заключил, что госпожа Минг обосновывает свои выдумки. А уже вечером я догадался, что она предлагает мне более отточенное мнение, согласно которому поклонники истины оказываются варварами, а деликатность превосходит искренность. Для сплоченности и общности безмятежность и понимание оказываются важнее правды.
– Госпожа Минг, расскажите мне о Тинг Тинг.
– С удовольствием. Но завтра. Сегодня вечером мне надо сделать уборку.
Вечером я лег в постель и наугад открыл книгу Конфуция. Прочтя первое же изречение: «Мудрец спокоен и безмятежен; ничтожество терзают заботы», – я вздрогнул; это заявление вернуло меня к туалетной работнице «Гранд-отеля», более лучезарной, чем проходящие перед ней высокомерные видные деятели. «Счастливый человек довольствуется малым», «Старайтесь во всем придерживаться золотой середины». По мере чтения я понимал, что эти фразы эхом повторяют то, что я слышал из уст госпожи Минг.
