Но на традиционные «надо» и «должно» наехали новые, разрушительные идеи. Так, вдруг стало очевидным, что надо найти себя, что должно время от времени заглядывать в собственную душу, жизнь которой не всегда совпадает с жесткими границами определенного традицией круга. Как совместить это с представлениями о предначертанном пути, который начинается со школы, продолжается в высшей – престижной, несомненно, – школе, затем в приличной фирме и ведет к вершинам успешной карьеры? К тому же вдруг оказалось, что в представления о необходимости иметь семью, обеспечивать ее и воспитывать детей, основанные на долгих католических традициях, врывается слово «любовь». Любовь как самоценность, любовь как личностная самореализация… Не то чтобы француз женился не по любви, но это – если повезет – могло стать хорошим, удачным приложением к делу. Само же дело было куда значительнее, фундаментальнее: основание семьи – то есть выполнение своего гражданского и общественного долга. Понятно, что с таким сверхсерьезным делом не торопились, отгуливали сначала молодость, становились на ноги в карьере, в финансовом положении, затем происходил выбор подходящей для такого важного дела кандидатуры, и в выборе руководствовались многими соображениями, среди которых любовь была лишь одним из. И то не всегда – Реми помнил, как еще друзья-мальчишки в лицее прикидывали: сделаю карьеру, женюсь на скромной женщине из хорошей семьи, которая будет заниматься домом и детьми, – и вот тогда, в придачу, заведу себе пару-тройку хорошеньких любовниц… Вот он, предел мечтаний, вот она, личностная самореализация, вот она, любовь а-ля франсез…
Да и с самим этим чувством не все было ладно во французском королевстве… В менталитете, сложившемся веками, этому чувству было отведено столь ничтожно малое место среди амбиций, тщеславия, притязаний на успех, стремления сделать карьеру – всего того, что связано с самоутверждением в обществе, – что когда оно вдруг накатывало на француза, то оному французу начинало казаться, что внутри его происходит нечто, сравнимое со взятием Бастилии – символом разрушения устоев общества.
И, будучи истинным французом, Реми терял почву под ногами от нахлынувших чувств, а в голову при полной неразберихе лезли мысли плоские, будничные, не соответствующие по размаху его чувствам, мелочно-бытовые… Хотя и важные. Например, что квартира для двоих маловата, что со своим незаконченным журналистским образованием Ксюша никогда не найдет работу и ей надо будет либо сидеть дома – а современные женщины этого не любят, – либо начинать заново учиться чему-нибудь другому во Франции… В общем, он не был готов столкнуться лицом к лицу с проблемами семейного устройства своей жизни и жизни своей будущей жены.
Но он и вовсе не был готов столкнуться с тем, что любовь разрывала его сердце на части, а тревога за Ксюшу просто добивала его. Он смотрел на ее живое кареглазое личико, на вздернутую верхнюю губку, тонкие пальцы, роскошные душистые волосы и умирал от желания быть с ней неразлучно и невозможности устроить это прямо сейчас… Однако Ксюше он не мог всего этого высказать и только молча терзался. И ему казалось, что Ксюша, не понимая его задумчиво-растерянного молчания, и сама впала в какое-то отчуждение, ушла в себя…
Ксюша весь вечер пыталась быть непринужденной, но ей это слабо удавалось. Она улыбалась Реми, роняя какие-то слова, но мысли ее возвращались постоянно к сестре, к их недавнему разговору. Она винила себя в том, что не была внимательна к Александре раньше, что ведь давно с ней что-то странное происходит, а Ксюша, как последняя эгоистка, была всегда занята только собой, как будто у сестры, старшей и самостоятельной, не может быть бед и печалей…
Любительница хорошей литературы и почерпнутых оттуда возвышенных идей, которые до сих пор не входили в противоречие с жизнью, Ксюша осмысливала все в простых понятиях добра и зла. Жизненный опыт еще не сместил, еще не размыл, не углубил и не омрачил эти понятия. Она была убеждена, что из любой ситуации есть выход, что тому, кто в беде, надо помогать. И она была даже готова навязывать свою помощь, относя нежелание других эту помощь принимать за счет их деликатной застенчивости и боязни обременить своими проблемами…
Вот и сейчас она продумывала меры оказания помощи старшей сестре. Необходимо срочно восстановить в ее душе мир, покой и любовь к людям. Что может быть спасительней этой любви? Только она способна помочь прощать, переносить стойко удары судьбы и не чувствовать себя несчастной и обделенной жизнью.
Но для начала надо было понять, что могло с Александрой приключиться – и когда? И Ксюша копалась в памяти, пытаясь восстановить лица и разговоры, пытаясь уловить в мешанине воспоминаний того или то, что было виновником горьких перемен с сестрой.
Но не находила. Да, старшая сестра никогда не делилась с ней своими секретами. Понятное дело, ведь разница между ними была большая и Александра для Ксюши была скорее чем-то вроде третьего родителя, чем подругой-сестрой. Но одно дело, когда Ксюше было одиннадцать лет, а Саше двадцать два, – и совсем другое сейчас, когда Ксюше двадцать один и когда она уже взрослый человек, способный понять многие вещи и даже дать совет. Необходимо поломать эту инерцию отношений, эту разделенность на категории «взрослые» и «дети», которая мешала им сблизиться! Нужно заставить Александру увидеть и признать в младшей сестре равноправного человека, у которого есть мысли, который способен ее понять и разделить ее проблемы, а может быть, и помочь в их разрешении…
И только поймав растерянный, какой-то беспомощно-обеспокоенный взгляд Реми, Ксюша поняла, что их предпоследний вечер провален. У них оставался впереди еще один день, последний – воскресенье. В понедельник он должен был улетать.
Проводив Ксюшу до дома, Реми, расстроенный собственной нерешительностью, поехал к Кису.
Но и Кис ничем его не утешил. Дело представлялось запутанным, сложным, в нем было множество ходов и ниточек, ведших к разным людям, но это было не их дело. Они не имели к этому Тимуру никакого отношения и не собирались распутывать клубок загадок, связанных с его убийством.
Ровно до полудня в воскресенье.
Глава 11
В полдень Реми пришвартовался у Ксюшиного подъезда – в программе была Поклонная гора. Ксюша опаздывала, Реми спокойно ждал, шофер такси нервничал и угомонился только тогда, когда Реми вытащил из кармана еще одну десятидолларовую бумажку.
Реми был готов к разговору. Ночь не прошла для него даром. Он знал, что он предложит ей выходить за него замуж, он знал ответы на все вопросы – на свои и на ее, которые он предвидел; он придумал, как все устроить во всех отношениях, как развеять все сомнения. Пусть только скажет, что любит его… Он, конечно, сам начнет с признания. Когда они будут на Поклонной горе, он остановится, возьмет ее за плечи, посмотрит в эти дивные глаза и скажет: я люблю тебя, Ксения. Я люблю тебя так, что мне даже не хочется произносить это слово – я произносил его уже в своей жизни, и то, что я этим словом называл, совсем не похоже на то, что я испытываю к тебе. Если именно это – любовь, то, значит, я никогда раньше в жизни не любил… Ты мне нужна, девочка, как воздух, – без тебя не дышится, не живется, не чувствуется… При мысли о том, что я должен уехать и оказаться без тебя, вдали от тебя, я начинаю задыхаться. Я начинаю умирать, Ксюша…
