Более того, чтобы продать информацию, надо ее сначала иметь, а милиция могла найти данные об их местонахождении только двумя способами: либо обратиться к хакерам, чтобы отследить адрес, с которого пришли к Александре письма, либо вести долгие расспросы всех Майиных знакомых, чтобы заподозрить именно Веню. Первое практически исключалось: у компьютерщика Вени защита должна быть высшего класса. Второе было тоже маловероятным: на такой отсев имен и адресов требовалось время. Что же до «варварских расспросов», то Серега и сам имел опыт немалый, к тому же и Кис его предупредил, что нельзя потревожить гадюшник…
Однако как же убийца (или те, кто его послал) вычислил местонахождение Майи? Не говорила ли она кому-либо по телефону, где прячется? Какой-нибудь подружке ляпнула?
– Майя! – позвал он.
Ответа не последовало.
– Майя! – крикнул он погромче.
Но она так и не появилась.
Почему, если это и впрямь убийца Марка и если он явился теперь убить Майю, он не воспользовался ни пистолетом, ни ножом? Не ожидал, что она сама перед ним появится, да еще и в голом виде? И к тому же сразу завизжит? Не исключено, хоть и непрофессионально. Но профессионалов высокого класса в деле убийства мирного населения не так уж много, и вряд ли имеет смысл открывать всенародное движение за повышение их квалификации… Так – шушера, обмылок, какой-нибудь спортсмен-неудачник, таких нынче много развелось на черных делах…
Или он пришел с иной целью? Допустим, выпытать у Майи, что у нее реально есть из компромата, о существовании которого она так лихо заявила на всю страну? Но это было бы глупо, зная, что Майя в доме не одна. А он это знал, раз зажал ей рот.
Тогда – выкрасть ее? В таком случае где-то неподалеку должна находиться его машина. К тому же такие мелкие купюры в долларах всегда имеют при себе владельцы машин на случай разборок с гаишниками. Однако ключей от машины при киллере не было. Завтра надо будет осмотреть окрестности…
Ладно, в эту ночь они больше ничем не рискуют, понятно. Но оставаться в этой избушке теперь нельзя. Только куда податься? Оптимально – уговорить ее пойти на Петровку. Но вряд ли Алексей в этом преуспеет. Кроме того, надо будет Сереге сообщить о покушении на Майю… Если этот хромоногий сатир Веня не наложит вето на информацию…
* * *
Алексею удалось все-таки задремать, и он забылся в каком-то полубреду.
…Странно, он не слышал, как она вошла. Он не ощутил, как она расстегнула его рубашку. Его разбудили только горячечные поцелуи, которыми она покрывала его грудь и живот. Кис открыл глаза, и Майя, словно почувствовав, распрямилась, вглядываясь в темноте в его лицо. Она сидела на нем верхом в медвежьей коричневой шкуре Вениного халата, который сползал с плеч и открывал грудь. Убедившись в том, что Алексей проснулся, она, не произнеся ни слова, потянулась к нему, и ее губы прильнули сначала к неглубокой впадинке на его подбородке, затем накрыли его рот… Ее волосы скользили по его коже. Глубокий вздох поднял его грудь, руки непроизвольно дернулись – он сам не знал, для чего: оттолкнуть или прижать шелковую душистую головку к себе? Но они были надежно пристегнуты к спинке кровати. Майя получила его тело в безраздельное пользование.
Ни он, ни она не проронили ни слова. Он лежал неподвижный, распятый, изумленно наблюдая за тем, как Майя хозяйничала на его теле – хозяйничала умело, отрешенно и сосредоточенно, словно совершала какой-то одной ей ведомый ритуал, в котором Алексей приносился в жертву неким богам, как это делали при помощи секса жрицы Египта… Она поднимала в нем волну наслаждения и удерживала ее, терзая его плоть для того, чтобы, доведя его до исступления, дать ему отдышаться и вновь вызвать волну, еще большую… Алексей с трудом сдерживался, чтобы не застонать, – он не хотел, он не считал возможным в этом участвовать, если уж эта наглая девчонка его насилует, так пусть насилует, но он тут ни при чем…
Но он был при чем, пусть и молчаливо; это его тело рвалось к ее дразнящим и в последний момент ускользающим губам, к ее рукам, вспархивающим тогда, когда уже, казалось, сейчас наступит та развязка, тот финал, о котором он уже был готов молить ее… Но нет, он молчал, и пощады ждать не приходилось, он уже переступил ту грань наслаждения, за которой начиналась невыносимая мука, – но она неожиданно оказывалась новым наслаждением, неслыханным, неиспытанным, страшным в своей разрушительной силе.
Изредка в темноте ее глаза, блестя, вглядывались в его лицо, ему казалось, что он читает в них безумие, что она и впрямь жрица, совершающая жертвенный ритуал, и сейчас все закончится тем, что она достанет острый нож и полоснет его по груди, и страшнее всего было то, что он понимал, что этот жест будет равен оргазму и он умрет в содроганиях немыслимого экстаза…
Они кричали оба, он – глухо, сквозь зубы выпуская рвущийся стон, она – закинув голову назад, громко и гортанно, когда она наконец смилостивилась над ним и медленно впустила его в себя, сжимая его бедра коленями. Они выгнулись оба – он, пристегнутый наручниками, дугой над кроватью, она на нем, откинувшись назад, закинув руки за голову, будто ее тоже пристегнули невидимыми наручниками к воздуху над ее головой… И именно в этот момент появился в дверях Веня и молча смотрел на эти два лука, натянутых тетивой страсти, на две дуги их тел, разнонаправленных, но сходящихся в одной общей точке соприкосновенья…
Когда затихли голоса и расслабились мышцы и Майя обессиленно рухнула на грудь Алексею, Веня уже исчез. Был или не был? Все равно. Все уже было равно, не осталось сил, ни физических, ни душевных, и они оба поплыли на блаженных волнах упоительного отдыха… Ему вдруг показалось, что она плачет, пару раз содрогнулось на нем ее легкое тельце, несколько еле слышных вздохов, и мокрая лужица слез у него на груди, – но он ничего не сказал, не спросил, почему-то казалось, что он понимает. Его понимание определялось перечнем, в котором состояло убийство ее мужа, попытка убить ее саму этой ночью, потом то, что было с ними, – уже только от этого можно заплакать… Это отходняк, попросту говоря… Возможно, если бы руки его были свободны, он все же погладил бы эту головку, лежащую у него на груди. Но они не были свободны. И он еще раз порадовался тому, что ему не пришлось встать перед выбором.
Майя затихла, ее тело расслабилось, отяжелев и потеплев, как тяжелеют во сне дети, и Алексей почувствовал, как уходит вместе с ней под ласкающие воды сна.
Ему снилась Александра, сочный зеленый луг, залитый ярким утренним солнцем, она стояла по другую сторону луга, розовея в легкой дымке нагим телом, и махала ему призывно легким шарфиком из бронзового шелка – Алексей где-то его уже видел, этот шарфик, и даже знал, как он пахнет: французскими духами Картье с каким-то английским названием, – и он рвался к ней, к этому телу, к этой женщине, в которой было сосредоточено все его счастье, вся самая суть его жизни… Но проклятый луг оказался затоплен водой, он был ловушкой: как только нога Алексея ступала в жирный изумруд травы, он начинал проваливаться и тонул, тонул… Он вырывался, он выпрыгивал обратно туда, где стоял, – все так же безнадежно далеко от Александры, не умея приблизиться к ней хоть на шаг, хоть на шажочек… А Саша все смеялась, все махала ему шарфиком…
