Ее письма были так необходимы! Они были как дыхание южного ветра: бесчеловечный климат ничего не мог сделать с испанским оптимизмом, который не победить.
Игнасио Лосада вздрогнул. Приглушенный «выхлоп» миномета вернул его к реальности, вырвав внезапно из мира грез. Он прислушался. Через несколько мгновений стало слышно детонацию, сухую и очень близкую. И, как по сигналу, лес напротив него заполнился заунывным концертом мин.
Игнасио удвоил внимание, потому что знал, что означает этот расточительный огонь. Он уже до этого увидел тени в темном лесу, как будто перед ним разыгрывалась бесконечная мистерия.
Игнасио Лосада сжал зубы. Но ни он, ни кто-либо из его товарищей не придавали особого значения жалобным и бешеным хлопкам, которые, казалось, раздирали соседний лес. Они знали, что это не представляет опасности. Это была не более чем военная хитрость для того, чтобы отвлечь внимание этой храброй горстки. Между тем они усиленно двигали руками и ногами, чтобы восстановить быстроту реакции, – тело не слушалось. Лосада почувствовал жар в своей средиземноморской душе, нечувствительной к температуре около 50 градусов ниже ноля. Битва была неизбежной. Эта ночь приближалась к атаке.
Белые тени подползали к позиции испанцев. Это была тактика. Покрытые белыми халатами, они стремились слиться с землей; примерно две сотни людей приближались в молчании. Игнасио улыбнулся. Всегда одно и то же. Соотношение сил было нормальным. Он сжал винтовку как можно крепче и смотрел вперед с ручной гранатой в руке. Офицер скомандовал молчать. И в молчании приближались выслеживаемые. И в молчании их ожидали бьющиеся испанские сердца.
Словно какая-то насмешка, продолжался шум в лесу, и огромная луна, выглянувшая вдруг как бы из любопытства, показала свое бессмысленное белое лицо.
………………………….
Блеснула вспышка. Как камень, поднятый волной, поднялись русские… Быстрый огонь автоматов и пулеметов уничтожил первую атаку. Затем в четверть часа всё было кончено. Испанская отвага вышла из берегов и хлынула на далеко превосходивших по численности противников, обладавших, однако, холодными сердцами. В ход пошли ручные гранаты, и поле боя как будто покрылось глазурью. Столько раз проявленная храбрость позволила испанцам взять верх и на этот раз. Мачете в руке и отвага, поселившаяся в теле, готовом к убийству и предназначенном смерти, решили всё.
И когда победа улыбнулась тем, кто ее завоевал, душа Игнасио Лосады, самая великая душа на этой бедной земле, достигла света, в котором до этого Бог ей отказывал. Игнасио смотрел высоко, столь высоко, что оказался среди звезд русской тундры.
Вражеская ручная граната отняла жизнь, эту прекрасную жизнь, которая, не коснувшись других, перешла на сторону смерти.
Из его груди текла благородная кровь, писавшая на снегу поэму о пяти розах, ставших символом.
И весь следующий день до самой русской ночи казался погруженным в голубое сияние, как последнее прости павшему».
Мадрид, 30 июля 1942 г.
И последний литературный опус – «Товарищ в пути» Х. г. де Убиэта, тоже в отрывках:
«Длинна дорога от Сувалок до Витебска. Батальон шел и шел по шоссе, теряя иногда кого-либо в кювете. Марш начинался, когда наши лица были похожи на пергамент от утреннего холода; но вскоре пот заливал и заставлял краснеть глаза. Дорога шла березовыми лесами, некоторые деревья издавали под ветром трагический скрип, их ветви склонялись. Пустые воронки от снарядов, как будто вырытые огромными кротами, говорили нам о бесполезности и безнадежности советского сопротивления. Разбитые танки в кюветах блестели на солнце своими внутренностями, и иногда недалеко от этого ржавого железа стоял крест с именем и прусской каской, указывая на справедливую цену победы.
Молчаливо шел рядом со мной Товарищ. Невысокий, коренастый, с неизменной трубкой в зубах, он не походил на воина массовой штамповки. Он нес на себе помимо своей винтовки и винтовку другого солдата, истощенного маршем, и его каску, помещенную на мачете, монотонно бившуюся о саперную лопатку. Усталость отражалась на его лице, которое иногда освещала улыбка, когда его беспокойные глазки находили на ближайшем откосе развевающееся на фоне свинцового небе европейского Востока красно-черное знамя Фаланги….
Однажды Товарищ услышал от кого-то о долгой дороге и, нарушив свое молчание, произнес: «.не надо было идти», а потом вновь вернулся к своей трубке.
Товарищ отделился от колонны и сел на край шоссе. На его ногах были кровоточащие бинты. Я знал, что они были давно, и не пытался сказать что-либо. Затем Товарищ снова надел сапоги и поморщился от боли. «Самое плохое – этот момент», – сказал он мне и отправился занять свое место в колонне, которая удалялась в поисках места ежедневного привала.
Вокруг – жар огня от горящего советского имущества; Товарищ иронизирует по поводу своего самопожертвования: «.а я продолжаю идти по России, чтобы развлечься.». Но любой, кто увидел бы его в этот момент, заметил бы, как при этих словах исчезает беспокойство во взгляде Товарища, который пытается запомнить через дым своей неизменной трубки – на небе, белом от облаков, эту страстно желаемую ночь.
………………………….
Если выживет, Товарищ сможет рассказать вам, как через несколько дней начнется война. Он расположится в большом покинутом русском доме прямо напротив того, что было сверкающим клубом «Р.Р.С.», который сейчас служит дровами. Ежедневно Товарищ ходит со спортивным видом охотника за продовольствием. Возвращение не гарантировано из-за «партизан», но тем не менее он всегда возвращается с каким-нибудь аппетитным гусем и вещевым мешком, наполненным «бульбой».
В доме Товарищ сидит как новоявленный богач в своем дворце и даже забывает, что его одежда, как и у всех нас, – кишит вшами. Однажды у нас был гость: один немецкий летчик, имя которого я никогда не мог запомнить, – ох! Этот язык! – упал неизвестно откуда. Товарищ, амфитрион, не мог оказать ему необходимой чести из-за отсутствия дров, которыми можно было бы растопить печь. Пока летчик старательно устраивал маленький вечер братства, Товарищ отсутствовал, и мы решили идти на его поиски. Мы с удивлением обнаружили его на втором этаже советского клуба, где он пытался оживить сломанный и хромой рояль, мечтавший – со времен Керенского – о какой-либо невозвратной мелодии Шопена…
Однажды холодным ноябрьским днем он прибыл в нашу избу с осколком снаряда, который проколол ему шинель и гимнастерку и ранил грудь. Он сел у нашего огня и из кармана гимнастерки достал остатки своей вечной ручки и трубки, «задетых» вражеским выстрелом. Первой он устроил христианские похороны, а из второй путем терпеливой работы сделал новую трубку. Затем медленно, получив приказ командира и набив табаком свою новую трубку, пустился в обратный путь. Он попал под обстрел советского пулемета, когда проходил зону боевых действий.
………………………….
Гурнаны, 25 декабря – к нам прибывает посланник Адольфа Гитлера – далекая канонада раздается над пейзажем. Вдруг взрыв заставил содрогнуться потолок и стены одной из изб занятого поселка. Здесь было обнаружено безжизненное тело Товарища. Он лежал ничком, и правая рука сжимала неразлучную трубку. Канонада усилилась. Подготовка к атаке на нашу позицию. Интермедия.
