«Иногда испанцы страдали от ударов, нанесенных не советскими, а другими испанцами», – говорит Астор. Некоторые утверждают, что одним из тех, кто в суровой и оскорбительной форме обходился с военнопленными из Голубой Дивизии, был Фелипе Пульгар, один из руководителей КПИ, который часто допрашивал пленных и вел с ними политическую работу. Немного лучшие впечатления оставил о себе лейтенант Севил, выполнявший те же функции.
Из лагеря в Череповце они были перемещены в лагерь № 27 у Москвы, где обращение было несравненно лучше и питание было хорошим. Оттуда их перевели в лагерь в Суздаль (№ 160), примерно за 300 километров к востоку от Москвы, во Владимирской области, на берегах Ламенки. Их разместили в старом монастыре, где военнопленные итальянцы открыли чудесные фрески, покрытые другими слоями живописи, которые они реставрировали (С. 341). Питание снова стало плохим и недостаточным, как и в первых лагерях. В этом лагере к ним присоединился другой пленный офицер, капитан Херардо Орокета, который, несмотря на то что был пленен в тот же день, что и остальные, попал в Суздаль другим путем. Получив ранение в ключицу в Красном Бору, Орокета был интернирован в советский госпиталь и затем передан в руки НКВД в Ленинграде, где его допрашивали.
В каком-то из этих мест он потерял свои сильные очки и затем в течение многих лет искал подходящие стекла.
Орокета присоединился к группе испанских офицеров, которые отказывались работать и сотрудничать в чем-либо с русскими. Образовалась группа полностью антисоветская из следующих офицеров: Паласиос, Орокета, Малеро, Альтура и Кастильо, позже к ним присоединился лейтенант Росалени, с которым они встретились в другом лагере. В противоположном отряде, антифашистском, был прапорщик Наварро. Относительно независимая позиция была у лейтенанта Мартина, который не сотрудничал с русскими, но продолжал поддерживать дружбу с Наварро. Кроме того, в некоторых лагерях им встречался другой испанский офицер Асенси, из авиации, который, несмотря на твердость своих антикоммунистических взглядов, все же был гибче других, по утверждению Астора
[85]
.
Названные испанские офицеры-антикоммунисты отказались снять свои знаки отличия с окончанием войны. Советские приказывали им сделать это, поскольку немецкая армия исчезла, но Паласиос ответил, что Испанская Армия продолжает существовать, и его примеру последовала часть пленного немецкого офицерства. Паласиос уверяет, и это подтверждают и другие, что большинство немцев вели себя в плену весьма не слишком достойно, хотя на поле боя было иначе.
В июле 1946 г. они были переведены в лагерь Оранки, в районе Горького, где встретились с лейтенантом Росалени. Позже они были в лагере в Потьме, в уже названном № 58 в Республике Мордовии, и в январе 1947 г. в Харькове. В лагере № 160 в Суздале испанские военнопленные встретились с испанским гражданским населением, перемещенным из Берлина в 1945 (С. 342).
Ксавьер Морено Хулиа о дезертирах и военнопленных
Обратимся к тем страницам книги Ксавьера Морено, которые посвящены дезертирам из Голубой Дивизии. Он пишет, что в ее рядах имелось неопределенное, но незначительное число лиц, более или менее связанных с прежним республиканским режимом. Часть их предпочла соединиться с победившими в Гражданской войне, другие же продолжали борьбу, и если выявлялись службой информации дивизии, обвинялись во враждебности и возвращались в Испанию. Невыявленные же пытались перейти к советским, что не одному из них стоило жизни, как при самой попытке, так и после, в застенках. (С. 319). Морено отмечает, что испанская и американская историография о дезертирах бедна. Кроме того, те люди, которым удалось выбраться из своего трудного положения, в основном описывали свои действия в заключении, останавливались на контактах с теми, перед которыми они представали как предатели, как люди, продавшиеся врагу. Ничего не пишется о задержании при самой попытке к бегству (хотя сегодня есть семьи, которым было сообщено, что их дивизионер погиб в бою, хотя на самом деле он был казнен). (Если это действительно так, а хочется верить этому честному историку, то как же отличается в лучшую сторону «фашист» Франко от «коммуниста» Сталина в отношении к семьям воевавших! – А.Е.) Скудная советская историография, относящаяся к Голубой Дивизии (две статьи: одна – историка С.П. Пожарской, опубликованная в 1969 г., и другая – полковника Юрия Басистова, увидевшая свет 20 лет спустя), подчеркивает важность сведений о дезертирах, но не приводит цифр. Морено пишет, что мы не знаем, сколько было потенциальных дезертиров, – эта информация пока не извлечена на свет из Военного Архива, но знаем, сколько дезертиров достигло советских линий – примерно 80, – цифра очень небольшая и составляет 0,2 % от состава дивизии. Мы также знаем, – продолжает Морено, – что большинство попыток дезертирства имело место в начале зимы 1942–1943 гг., когда фалангистские добровольцы были в значительной мере заменены новыми людьми. (В примечании он говорит, что согласно Франсиско Торресу, в 1954 г. в Советском Союзе оставалось 65 дезертиров, а согласно Карме Агусти, 19 вернулось.) (С. 495)
Имелись, однако, – как утверждает Морено, – случаи дезертирства, вызванные другими обстоятельствами: обманом или принудительным рекрутированием, а также другими тысячами причин, которые не поддаются анализу. Таков был случай Альберто Диаса Гальвеса, награжденного Железным крестом и воинской медалью за сражение в Подберезке («Те немногие солдаты, кто еще оставался в живых, сгорбившись, сидели неподвижно. Мы смотрели друг на друга, но никто ничего не говорил. Никто не хотел принимать решения, которого мы все желали. Покинуть пост означало расстрел. Но нечего было думать. Я встал и медленно пошел…»), – ему спасли жизнь благодаря его командиру Майору Роману. [Мы не встретили это имя в нашей Базе Данных и можем предположить, что речь здесь идет о дезертирстве в свою сторону(?) – А.Е.] В любом случае, – пишет Морено, – были случаи дезертирства непредумышленного, без идеологической компоненты. Они создавались обстоятельствами еще на испанской территории: только из гражданского добровольчества Барселоны было семь дезертиров, один процент этого контингента. Во всех случаях это были новые люди, неизвестно, почему они это сделали, но не по идеологическим соображениям, поскольку они были фалангистами. Уже в России помимо трудностей фронта (холод, плохое питание, боеспособность врага, партизанские действия…) на них давила пропаганда, которую вела (С. 320) Красная Армия через радио и листовки, которые, помимо прочего, были еще и охранной грамотой, пропуском.
По поводу сказанного мы не совсем согласны с автором. Ридруэхо был одним из идеологов фалангизма, и тем не менее именно после возвращения из России его идеологическая позиция кардинально изменилась. В свою очередь, можно вспомнить и утверждение самого Ридруэхо о недейственности советской пропаганды и сделать вывод, что он был прав по отношению к составу первого контингента Голубой Дивизии периода 1941–1942 гг., но начиная со следующей зимы пропаганда стала более действенной.
