Им также немного дополняются сведения об умерших военнопленных: в лагере № 158 умерли Минула Л.Х. (5 июля 1944 г.), Барьера Э.Э. (27 августа 1945 г.); в спецгоспитале № 5091 – капрал Арангуэна Н.В. (26 июля 1945 г.) и рядовой Баутро Б.А. (25 ноября 1945 г.) (С. 74 второго сообщения). Но относительно последнего мы можем сообщить, что он фигурирует в списке выехавших на «Семирамисе». Ю.Е. Рыбалкин также пишет, что имеется по крайней мере 112 мест захоронения воинов Голубой Дивизии (Павловск, Местелево, Григорово, Райково) и признает, что не все приведенные им сведения абсолютно достоверны (С. 250 первого сообщения).
Обстоятельств жизни и судеб некоторых интернированных испанцев мы касаемся и в нашей работах об испанской эмиграции и положении испанских военнопленных и интернированных
[20]
.
3. Голубая Дивизия как таковая в испанской историографии
Официальная справка о Голубой дивизии в испанском источнике гласит следующее: «Division Azul» – испанская военная единица, которая входила в германскую армию (дивизия 250), сражалась на фронте в течение Второй мировой войны. Была сформирована из добровольцев и начала формироваться сразу с начала войны между Германией и СССР (22 июня 1941). В середине июля первые экспедиционеры выехали из Испании; после небольшого совещательного периода в Германии дивизия была перемещена в сектор Ленинграда и вышла на линию фронта 12 октября. Командовал ею генерал Муньос Грандес, а с начала декабря 1942 г. генерал Эстебан-Инфантес. В октябре 1943 г. дивизия начала возвращаться с фронта, хотя около 1800 добровольцев из ее состава остались, и сформировали «Испанский легион», который сражался до марта 1944 г. Небольшая группа продолжала воевать, будучи включенной в СС, до конца войны. Через Голубую дивизию прошло примерно 60 000 человек, из которых более 4 000 погибло»
[21]
.
Второй командир – первый свидетель
О Голубой дивизии существует большая испаноязычная литература. По хронологии начнем с первого систематического свидетельства – повествования ее второго командира, генерала Эмилио Эстебан-Инфантеса
[22]
. Он командовал дивизией с декабря 1942 по декабрь 1943 г., когда вернулся на родину.
Он упоминает о «нескольких инцидентах» во время проезда добровольцев через Францию, которая, «уже занятая немцами, не могла с симпатией встречать тех, кто собирался сражаться на стороне ее захватчиков», и противопоставляет этому «энтузиазм и приветствия» со стороны населения Германии (С. 20). Генерал приводит таблицу со структурой 250-й дивизии, называет ее численность – 17 046 человек, 5 610 лошадей, 765 повозок (С. 25).
Многие страницы первой главы своей книги он посвящает своему взгляду на русский народ, русского солдата, русские обычаи.
Начинается это с тривиального подчеркивания разницы между Европой и Россией, между их культурами и душами, с того, что Россия всегда стремилась к человеческой общности, Европа же – к индивидуализму.
«В мирный период мог существовать обмен между этими большими культурами, но в эпоху войны можно сближать разные народы. Война это не только разрушение, но также оживляющая культурная сила… Русский скромен и полон чувства вины с манией страдания (С. 27). Этот дух рабства сделал возможным коммунизм, который будет продолжаться до тех пор, пока русская душа не вернется к той гармонии, которая царила при политическом порядке древних торговых независимых республик Пскова и Новгорода. Тогда Россия соединяла свою мессианскую душу с позитивным влиянием Запада. <…>
Мы не можем сказать, что мы проникли в русскую душу – за несколько месяцев нашего пребывания в районах Волхова и Ижоры, в условиях войны, в стране с сильно сократившимся населением совместная жизнь с местными жителями была скудна и лишена нужной полноты. Мы в этих сложных условиях смогли узнать только внешнюю сторону того, что значит быть русским. Но несомненно также, что определенное сближение (С. 28) позволило нам проникнуть в более интимные глубины мировосприятия некоторых жителей завоеванной территории и узнать об их подлинной реакции на некоторые вещи».
Эстебан-Инфантес замечает моральную дистанцию между людьми старшего и среднего возраста и молодежью. Первые религиозны, уважают традиции, любят своих ближних и рабы своего дела. Дети и юноши более беззаботны, свободны от всех религиозных установок, вплоть до непочтительности и дерзости по отношению к старшим (С. 29).
Война показала русской молодежи (С. 30) большие европейские страны. «Оккупация Польши и потом части Германии и стран Балтики и Дуная позволили российскому солдату жить рядом с людьми, жизненная концепция которых отлична от его собственной, имеющих другие обычаи, стремления. В неизбежном сравнении, которое возникает между Россией 45 года и другими европейскими нациями, оккупированными Сталиным, у советского режима будет не много преимуществ…» (С. 31). Генерал, в целом, был прав, но он забыл или не знал о сталинском ГУЛАГе…
По его мнению, традиционная любовь русских к музыке и литературе сохранялась в немногих семьях – он встретил лишь две семьи, где было пианино и ежедневно уделяли несколько часов музыке. Большая же часть современного населения предпочитала граммофон с танцевальными пьесами. Он подчеркивает, что русские медики, инженеры, архитекторы не обладали уровнем, соответствующим действительному европейскому высшему образованию (С. 34), критикует учебники по географии и истории для средней школы, в которых акцент делается на периоде коммунистического режима (С. 35); критически отзывается и о представителях сельского духовенства – «мы много общались с одним из них в Антроп-шино, этот священник имел благородный вид и был любим и уважаем большей частью населения, но он был исключением» (С. 36).
Обстоятельна его характеристика русских военных.
«Русский, без сомнения, хороший солдат; безропотно послушный – более из страха, чем из убеждения, упорный и упрямый, но не чувствующий связи со своими товарищами по части; утратив прямое командование, он теряет свои боевые способности, пугается, вплоть до того, что его легко уничтожить. Хорошо оснащенный, он враг всего достойного презрения, в одиночку безобидный. <…>
Бывало, что из-за незначительных деталей русские солдаты забывали свою главную задачу и теряли драгоценное время для успешного выполнения поручения. Было несколько случаев, когда их отряды занимали наши траншеи одним ударом, а затем удивлялись нашей быстрой ответной реакции, в то время как они собирали съестные припасы в «бункерах», которые только что заняли. Вплоть до того, что их запирали внутри, пока они старательно откупоривали (С. 37) ящики с мармеладом или бутылки с коньяком. Их медлительность и беззаботность становилась для них фатальной, и мало кто мог спастись. В другой раз их заставали врасплох за поворотом окопа, не решающихся искать нас по лабиринтам траншеи, осужденных самими собой на смерть из-за неготовности к самостоятельным действиям. Несомненно, что они без колебаний и нерешительности стремились к цели, которая перед ними ставилась, подталкиваемые не патриотическими импульсами, но давлением коммунистических агентов или угрозой жесточайших наказаний, но это случаи, когда приказы выполнялись, несмотря на опасность. Их современное оружие делает их опасными, а водка, обильно выдаваемая при необходимости, делает их храбрыми.
