– Будешь знать, как маленьких обижать! – заорал Ярослав.
И тут загрохотало – уже не канонада донеслась, а гром небесный.
Начиналась буря. Тревожно посвистывавший ветер загудел, завыл, напрягая корабль до стона.
– Паруса долой!
– Ёш-моё! Поиграли в войнушку, и хватит. Миру – мир!
Море потемнело, посерело, отражая плотный покров туч, скрывших ясное небо.
«Лежер» и «Галлард», оказавшись поближе, собирали уцелевших моряков с тонущего «Хамекона».
«Бьенвеню» еще держался, хотя и заметно осел носом в воду.
Далеко на юге видны были «Сен-Эспри» и «Дюк», уходившие на запад, подальше в открытое море.
«Аль-Мансурия», погруженная в воду кормой по гротмачту, явно не переживет разразившуюся бурю.
А вот «Аль-Музаффар», хоть и сильно потрепанный – фок-мачта и бушприт у него отсутствовали – удалялся курсом на север.
На одном фоке «Ретвизан» двинулся к берегу, к той самой бухте, откуда давеча появлялись черная и красная шебеки.
Вход в заливчик был довольно узким, напороться на скалы легче легкого, но флейт проскользнул-таки.
Бухта была почти круглой в плане, огороженная скалами, задерживавшими ветер.
Ближе к единственному пляжу стояла на якоре красная шебека «Реал-Мустафа».
То ли пираты не ждали гостей, то ли они большие потери понесли, неизвестно, а только орудия шебеки заговорили врозь – сначала одно, потом другое, за ним третье…
– Залп нижним деком! Огонь!
Грохнуло знатно.
– Понч, что у тебя наверху? Картечь имеется?
– Через одну!
– Давай сначала картечью, потом ядрами!
– Есть! Угу.
– Ёш-моё! На десерт им чугуняки!
Картечь зачистила палубу красной, но оставались недоработки.
– Джимми Кид! Твой выход! Нам такие соседи не нужны.
– Это мы завсегда! Прадо, за мной, головешка ты горелая!
– Сам ты головешка! Нашелся тут… белый господин…
– Давай-давай! Шевели своей черной задницей!
Переругиваясь, абордажники не забывали спешно облачаться в кирасы, нахлобучивать шлемы, подхватывать крючья или мушкеты – кому что полагалось.
– На абордаж!
«Ретвизан» завернул так, что всем бортом ткнулся о шебеку, аж гул пошел. Абордажные крючья удержали корабли, не позволяя им разойтись от толчка, а в следующую секунду народ с флейта повалил на палубу «Реал-Мустафы» – с ревом, со свистом, с гоготом, с непристойными словесами.
Правда, берберы, арабы и турки, составлявшие экипаж красной, не походили на трусливых купцов.
Эти сражались отчаянно, понимали или чуяли – двум кораблям в бухте не бывать.
– О, Аллах! – возносились к небу голоса, но небо, затканное грозовыми тучами, молчало.
Малыш Джим бился в манере негра, рубящего сахарный тростник.
Распоров живот очередному пирату, он перекинул свой палаш в левую руку, а правой подхватил трофейный ятаган. И пошел кроить…
Берберы и прочий пиратский интернационал дрогнули, подались к кормовой надстройке, а там как раз толпа пушкарей разворачивала орудие, наводя его на флейт.
Олег выстрелил со шканцев, снимая одного из осатаневших канониров, но нашлось, кому поднести фитиль.
Пушка грохнула, откатываясь и подминая пару незадачливых артиллеристов, – взвился тонкий поросячий визг и стих.
За четверть часа всё было кончено, на шебеке не осталось ни одного живого, кроме встрепанного попугая в каюте капитана, сплошь устланной и увешанной коврами.
Птица бесновалась в клетке и хрипло орала, надсаживаясь:
– Иншалла! Иншалла-а!
Добычи на шебеке хватало – те же ковры, серебряные светильники, дорогое оружие с ножнами, усыпанными каменьями, китайский фарфор, ларцы, набитые ювелиркой и золотыми монетами – луидорами, пистолями, динарами, дукатами.
– Пригодится в хозяйстве, – высказался Пончик. – Угу…
А ветер всё набирал и набирал силу, он ревел, трепля пинии, укоренившиеся между скал, задевал верхушки мачт, качая «Ретвизан», но основной напор ослабевал, принятый на себя скалами.
Потемнело, стало неуютно и тревожно. Чего стоил один лишь грохот прибоя, что бесновался у входа в бухту.
В такую погоду ни одному кораблю, пострадавшему в бою, не уцелеть. Тут и целый-то может ко дну пойти! К вечеру шторм подутих.
Тучи по-прежнему неслись по небу, лохматясь и разрываясь, но уже проступали закатные краски – все оттенки царственного багрянца и злата, любезного сердцу пирата.
Кроме знатной добычи, команда Джимми Кида захватила также здоровенный казан плова, еще теплого и не тронутого оголодавшими магометанами. Очень кстати!
Умолов свою порцию, Олег сошел на берег и поднялся на скалы.
Ветер унялся, хоть гребешки волн и белели пеной.
Как разразилась буря, так она и разрядилась. Бешено мчавшиеся тучи обещали рассеяться уже к полуночи.
Сухов внимательно оглядел море, но ничего, кроме гонимых ветром валов, не обнаружил – ни кораблей, ни обломков.
Солнце, алое, словно умытое, уже касалось краем горизонта, собираясь заходить.
Чувствуя сильнейший позыв к одиночеству, Олег присел на причудливо изогнутый ствол старого можжевельника и погрузился в неспешные думы.
О прошлом. О настоящем. О будущем.
– Всё будет хорошо, – уверил он себя, – и даже лучше!
Со стороны бухты донесся взрыв хохота, а после чей-то сильный голос запел старинную пиратскую песню.
Сухов улыбнулся: его люди неисправимы. Хоть трижды делай их законопослушными моряками флота его величества, в душе они всё равно останутся пиратами.
Радуются небось добыче…
Солнце кануло за море, оставляя на плаву ослепительный краешек, разлитое золото, и вскоре погасло.
И в тот же миг вспыхнул зеленый луч – словно язык яркого и дивного изумрудного пламени вырвался из-за горизонта.
Олег вздрогнул, моментально вспомнив о письме Флоры. Он хлопнул себя по груди и успокоился – на месте.
Быстро темнело, буквы можно было и не разобрать, а посему Сухов подхватился и бегом спустился со скал.
По трапу взбежал на палубу шебеки, а уже с нее перебрался на «Ретвизан».
Рассеянно хлопая по плечам знакомых и друзей, он быстро прошагал в свою каюту. Зажег все свечи в роскошном канделябре, сорвал с шеи футлярчик и вскрыл его.
Сразу же повеяло тонким запахом духов.
Олег грустно улыбнулся и развернул письмо.
