Под ними текла Глашхорри, пересекающая плодородные земли поместья Кинроссов и уходящая дальше, гораздо дальше – в Атлантический океан.
– В Шотландии редко встречаются подобные равнины, не так ли? – спросила Эди, глядя на поля пшеницы.
– Именно. Возможно, поэтому мой предок выстроил на реке замок – или только башню. Хотел защитить то, что принадлежало ему.
– Вид, должно быть, оттуда прекрасный.
– Он совершил глупость, – пожал плечами Гауэйн, – потому что долину затопляет каждую весну, а иногда и не один раз. Глашхорри становится бурлящим потоком, мчащимся отсюда к морю.
– И все же башня уцелела.
– Она пережила и наводнения, и пожар, – кивнул Гауэйн.
Они добрались до фруктовых садов, лежавших у подножия башни. Лила и Сюзанна шли медленно, рука об руку, то и дело останавливаясь, чтобы взглянуть на бабочку или красивый камешек на тропе.
– А наводнения не вредят деревьям?
Гауэйн сорвал листок с яблоневой ветки.
– Они выживают. Однажды, когда я был совсем молод, смотрел на наводнение со стен замка и видел только самые маленькие верхние веточки над водой. День спустя вся вода ушла.
– Свирепая стихия.
– Иногда здесь гибнут люди, хотя я приказал при малейшей опасности уводить всех. В прошлом году мы потеряли только трех коз, и то потому, что глупец арендатор посчитал, что достаточно будет поместить животных на второй этаж дома.
– И этого оказалось недостаточно?
– Нет. Наводнением унесло дом и коз вместе с ним. Земля здесь настолько ровная и мягкая, что когда бушует Глашхорри, часто прокладывает себе новое русло. И место, безопасное в один год, перестает быть безопасным в другой.
Эди молча шла рядом. Он не мог понять, о чем она думает.
Они достигли широкого основания башни с небольшой, но очень крепкой дубовой дверью. Гауэйн вынул из кармана огромный железный ключ. После того как рабочие закончили здесь многомесячный ремонт, каменная кладка и штукатурка выглядели новыми.
Когда Стантон открыл дверь, в нос ударил сладкий аромат спелых яблок. Наверху, на чердаке, каждую осень складывали урожай яблок, что позволяло и господам, и слугам весь год наслаждаться фруктами.
Нагнувшись, чтобы не удариться о притолоку, Гауэйн вошел в небольшую темную комнату в основании башни. Он наскоро огляделся, проверяя, все ли в порядке, прежде чем отступить и позволить войти Эди. Сюзанна проскользнула вслед за ней и потопала наверх, по узким неровным ступенькам. Черные юбки исчезли за поворотом.
– Я не люблю маленькие пространства, – буркнула Лила, останавливаясь на пороге.
– Наверху куда уютнее, – сказал герцог.
Лила принялась подниматься по лестнице, но Гауэйн поймал Эди за руку и придержал, пока мачеха не свернула за угол.
Он взглянул в ее лицо, и зияющая пропасть в груди стала немного шире. Эди так прекрасна! Она была всем, о чем он мечтал в первую ночь, когда встретил ее. Неземное, сияющее создание, танцевавшее под музыку, слышную только ей. Она была и музыкантом, и чудом природы, и женщиной, чьи музыкальные способности могли бросить мир к ее ногам, будь она рождена мужчиной.
Но Эди есть Эди. Она жила ради музыки, и все остальное ей оставалось безразлично. А Гауэйн хотел, чтобы она жила для него.
– Ты моя, – прорычал он со всей силой ревности и жажды обладания, которые испытывал в этот момент.
Ее глаза широко раскрылись. И тут она сделала нечто совершенно неожиданное – обняла его. Она не касалась мужа по доброй воле с первых дней их брака.
А теперь…
Она приподнялась на носочки и, одарив его легкими поцелуем, прошептала:
– В таком случае ты тоже мой.
На губах ее плясала улыбка.
Гауэйн стал ее рабом с той минуты, как увидел впервые. Эди знала это; черт, весь мир знал это – по крайней мере те люди, которые посетили свадьбу Чаттериса. Все же в ее глазах таилась тень неуверенности. Поэтому герцог поцеловал жену, вкладывая в свой поцелуй все: любовь, одержимость, господство, неуверенность, безжалостность… Все!
Эди пробормотала что-то неразборчивое и крепче прижалась к мужу. Их языки встретились, и сердце Гауэйна беспорядочно заколотилось. Ее волосы выпали из прически и скользнули между его пальцев, как речная вода. На секунду герцог ощутил абсолютное счастье, словно, перебирая пряди волос жены, он мог удержать ее рядом с собой.
Но тут Эди отстранилась.
– О нет! – с отчаянием вскрикнула она, но было слишком поздно: локоны обрушились ей на плечи.
– Я люблю твои волосы, – прошептал Гауэйн, довольный жизнью впервые за весь день. – Даже в темной комнате они сияют лунным светом.
– Ты испортил мне прическу, – поморщившись, бросила Эди. – Утром мне делали ее почти час, а я не слишком-то терпелива, когда речь идет о моем туалете.
– Прости, – покаялся Гауэйн и снова завладел ее губами, смутно сознавая, что этим пытается поставить на ней свою печать, будто это играло для нее какую-то роль.
Никакой роли это не играло. Он отстранился. Душа наполнилась разочарованием.
Эдит протестующе вскрикнула. Гауэйн целовал ее, пока губы не покраснели, как вишни. Всего пару недель назад он бы загорелся при виде этого, представляя, как ее губы ласкают его тело. Но теперь Стантон не мог представить Эди, стоявшую перед ним на коленях.
Этому не суждено случиться. Она не так воспитана, не создана для подобных любовных игр. Она не была…
Гауэйн тосковал по Эди, хотя она стояла прямо перед ним. Но он ни за что не озвучил бы столь безумные мысли. Боль в груди? Тоска? Это идиотизм!
– Я должен поговорить с тобой, – сказал он резко.
Эди сглотнула, и его сердце упало. Потому что у Стантона еще оставалась слабая надежда, что он все себе напридумывал, и она счастлива с ним.
Однако это крохотное конвульсивное движение горла говорило само за себя.
– Мы пообедаем вдвоем в моей спальне, – объявил он, наскоро перебирая возможности. – Я изгоню всех лакеев.
Ее глаза затуманились.
– Мы не можем! Не в первую ночь Лилы в замке. Бардолф упомянул, что учитель французского Сюзанны вполне может учить ее и музыке, так что он тоже обедает с нами.
– Тогда завтра вечером.
Герцог не мог остаться с Эдит сейчас, чтобы не выглядеть еще большим дураком. Он боялся упасть на колени и молить полюбить его.
– Я должен вернуться к работе. Опаздываю на встречу.
Высоко наверху раздавались взрывы смеха Сюзанны и Лилы.
Эди кивнула. Ее глаза были зелеными, как дикое сердце шотландского леса. Гауэйн дал ей ключ, повернулся и ушел.
В этот момент он ненавидел человека, ожидавшего его в кабинете. Хотелось подхватить жену на руки и унести куда-нибудь, в то место, где не было младшей сестры, из-за которой он чувствовал себя виноватым.
