Каждый месяц все больше паровых экскаваторов пожирают побережье, как голодные бронтозавры, выплевывая оливы и рожковые деревья вдоль расширяющейся полосы из асфальтобетона в 50 километрах от Кирении, и конца этому не видно. Английский язык марширует по побережью и тянет за собой дурную архитектуру. Один за другим знаки анонсируют новейший участок с внушающим доверие британским названием, в то время как прибрежные виллы становятся все хуже качеством: бетон покрашен, но не оштукатурен; черепица под керамику из дешевого полимера; карнизы и окна, обрамленные сделанными по трафарету узорами из искусственного камня. Когда Хикмет Улусан видит кучу традиционных желтых плиток, уложенных перед голыми рамами городского дома, ожидающего стен, он понимает, что кто-то обдирает облицовку с местных мостов и продает ее подрядчикам.
Что-то кажется знакомым в этих известняковых квадратах, лежащих рядом с похожими на скелеты зданиями. Через некоторое время он понимает. «Это похоже на Варошу». Наполовину построенные дома на этапе возведения, окруженные строительным мусором, в точности напоминают полуруины Вароши на этапе разрушения.
Качество, если не что другое, упало очень сильно. Каждый рекламный щит, расхваливающий новенькие солнечные домики мечты на Северном Кипре, включает в самом низу указание
о гарантии на постройки: 10 лет. Если верить слухам, что застройщики не удосуживаются смывать морскую соль с пляжного песка, который они добывают для бетонной смеси, 10 лет могут оказаться как раз тем, сколько они простоят.
За новым полем для гольфа дорога снова сужается. За однополосными мостами с ободранными известняковыми украшениями и маленьким ущельем, заполненным миртом и розовыми орхидеями, она выходит на полуостров Карпасия, длинный ус, тянущийся к востоку по направлению к Леванту. Вдоль Карпасии стоят пустые греческие церкви, выпотрошенные, но выстоявшие свидетельства прочности каменной архитектуры. Каменные постройки были в числе первых вещей, отличавших оседлых людей от кочевых охотников и собирателей, чьи временные хижины из глины и плетенок жили не дольше, чем однолетняя трава. Каменные строения будут в числе последнего, что исчезнет после нашего ухода. В то время как современные недолговечные материалы будут разлагаться, мир пройдет по нашим следам к каменному веку, постепенно стирая память о нас.
Дорога бежит по полуострову, и пейзаж становится все более библейским, со старыми стенами, становящимися вновь холмами по мере того, как сила тяжести воздействует на глину под ними. Остров заканчивается песчаными дюнами, покрытыми солончаковым кустарником и фисташковыми деревьями. Пляж разровнен брюхами самок морских черепах.
Маленький известняковый холм увенчан одинокой раскидистой пинией. Тени на скале оказываются пещерами. Вблизи мягкая парабола низкой арки входа показывает, что она рукотворная. На этом продуваемом всеми ветрами конце земли, от которого до Турции по воде меньше 65 километров и всего на 30 километров больше до Сирии, начался каменный век на Кипре. Люди прибыли примерно в то же время, когда было построено самое древнее из известных каменных строений на земле – башня, возвышающаяся в старейшем из до сих пор обитаемых городов мира, Иерихоне. Каким бы примитивным ни было в сравнении с ней это кипрское жилище, оно представляет собой важный шаг, правда, предпринятый на 40 тысяч лет раньше жителями Южной Азии, достигнувшими Австралии, – мореплавателями, ушедшими за горизонт, за пределы видимости берега и нашедшими другой в ожидании их прихода.
Пещера неглубока, возможно, всего 6 метров, и на удивление теплая. Испачканный углем очаг, две лавки и ниши для спанья были вырублены в стенах из осадочных пород. Вторая комната, меньшего размера, практически квадратная, с квадратной входной аркой.
Останки австралопитеков в Южной Африке говорят о том, что мы были пещерными жителями по меньшей мере 1 миллион лет назад. В гротах на речном берегу рядом с Шове-Понт-д′Арк во Франции кроманьонцы не только обитали 32 тысячи лет назад, но и превратили их в наши первые художественные галереи, изобразив представителей европейской мегафауны, на которую охотились или к силе которых хотели обратиться.
Здесь нет ничего подобного: эти первые обитатели Кипра были борющимися первопроходцами, время эстетических переживаний ждало их впереди. Но их кости лежат под полом. Еще долго после того, как наши здания и то, что осталось от башни в Иерихоне, станут песком и землей, пещеры, в которых мы укрывались и впервые научились значению стен – включая то, что они прямо-таки просят искусства, – останутся. В мире без нас они будут ожидать следующего жильца.
Глава 8 Что останется
1. Сотрясения земли и небес
Так просто не поймешь, что именно держит огромный круглый купол бывшего стамбульского православного собора, инкрустированный мрамором и мозаиками, – Святой Софии. 31 метр в поперечнике, купол чуть меньше того, что венчает римский Пантеон, но зато существенно выше. Вдохновенный полет мысли архитекторов распределяет его вес на колоннаду арочных окон, служащих основанием, и кажется, что купол парит в воздухе. Прямой взгляд снизу вверх на его позолоченные небеса, висящие в 51 метре и непонятно каким образом удерживающиеся в этом положении, оставляет посетителя в состоянии веры в чудо и с легким головокружением.
В течение тысячи лет вес купола распределялся далее на такое количество усиленных внутренних стен, дополнительных полукуполов, арочных контрфорсов, парусов и угловых колонн, что турецкий гражданский инженер Мете Сёзен считает, что даже очень сильное землетрясение вряд ли его разрушит. Хотя именно это случилось с первым куполом, который упал всего через 20 лет после окончания строительства в 537 году н. э. Это несчастье привело ко всем последующим усилениям конструкции; и даже после этого сотрясения сильно повреждали церковь (ставшую мечетью в 1453 году) еще дважды, прежде чем Мимар Синан, величайший архитектор Оттоманской империи, не восстановил ее в XVI веке. Изящные минареты, добавленные оттоманами снаружи, однажды упадут, но даже в мире без людей, то есть без каменщиков, периодически расшивающих каменную кладку Айя-Софии, Сезен предполагает, что она, как и многие другие великие каменные строения Стамбула, доживет до следующего геологического периода.
А это много больше, чем мы, к сожалению, можем ожидать от остальной части его родного города. Правда, это не совсем тот же город. За свою историю Стамбул, ранее Константинополь, еще ранее Византий, так часто переходил из рук в руки, что трудно представить, что может его принципиально изменить, не говоря уже – разрушить. Но Мете Сезен считает, что первое уже не раз происходило, а последнее неминуемо, вне зависимости от того, останутся здесь люди или нет. Единственным отличием мира без людей будет то, что некому окажется подобрать обломки Стамбула.
Когда доктор Сезен, заведующий кафедрой проектирования в Университете Пердью (штат Индиана), впервые покинул Турцию в 1952 году для прохождения аспирантуры в США, в Стамбуле жил 1 миллион людей. Полвека спустя население выросло до 15 миллионов. Он определяет это как существенно больший сдвиг парадигмы, чем предыдущие трансформации из дельфтского в римский, а затем в православный византийский, в католический крестоносцев и, наконец, в мусульманский – во всех его оттоманских или республиканских вариациях.
