– Не понял?
– Ничего, господин Грош. Молодцы. Гм… ты сказал, есть даже хорошие новости. Что, есть и какие-то другие?..
– Ну… не всем понравилось получать почту, сэр.
– Ошиблись дверью? – предположил Мокриц.
– Вовсе нет, сэр. Просто старым письмам не всегда рады. Особенно когда это, например, завещание. Завещание, когда надо приходить за вещами, – добавил старик многозначительно. – И, например, вдруг оказывается, что не той дочке достались мамины сережки двадцать лет назад. Бывает и так.
– Ну надо же.
– Пришлось звать на помощь Стражу. Как написали бы в газетах, на Ткацкой улице произошла потасовка. Вас, кстати, дожидается дама, сэр. Она в вашем кабинете.
– Не одна из дочерей, надеюсь?
– Нет, сэр. Она пишет для «Правды». Только они все врут, сэр, хотя кроссворды очень даже приличные, – заговорщически добавил Грош.
– А я ей зачем?
– Почем мне знать, сэр. Может, потому что вы почтмейстер?
– Ступай и… предложи ей чаю, или я не знаю… хорошо? – сказал Мокриц, похлопывая себя по карманам. – А я пойду и… соберусь.
Две минуты спустя, надежно припрятав краденую бумагу, Мокриц зашел в свой кабинет.
Господин Помпа стоял у двери, уставившись огненными глазами прямо перед собой, в позе голема, чье единственное задание на данный момент – просто быть. Женщина сидела напротив стола Мокрица.
Мокриц смерил ее внимательным взглядом. Несомненно привлекательная, но одетая с намерением скрыть это, тем самым искусно подчеркивая. Турнюры по какой-то неведомой причине снова были на пике городской моды, но в наряде девушки единственной данью этой тенденции был валик под юбкой, который придавал филейной части определенную вздернутость, не вынуждая при этом носить по двадцать семь фунтов нижних юбок опасно нашпигованных пружинами. Светлые волосы были собраны в сетку – еще один удачный штрих, – а на макушке, не играя на первый взгляд совершенно никакой роли, примостилась модная, но не броская шляпка. Вместительная сумка была брошена на пол, на коленях лежал блокнот, а на пальце было обручальное кольцо.
– Господин фон Липвиг? – бодро сказала она. – Меня зовут госпожа Резник. Я из «Правды».
Ага, обручальное кольцо, а фамилия девичья, подумал про себя Мокриц. Тут нужно осторожно. У нее, похоже, Взгляды. Руку не целовать.
– Чем я могу служить «Правде»? – спросил он, присаживаясь, и улыбнулся неснисходительной улыбкой.
– Ты действительно планируешь разослать все эти залежи почты?
– Если это в принципе возможно, то да, – ответил Мокриц.
– Зачем?
– Это моя работа. Дождь, снег, мрак ночи – все, как написано при входе.
– Тебе известно о волнении на Ткацкой улице?
– Я думал, там была потасовка.
– Ситуация усугубилась. Когда я уходила, горел дом. Тебя это не беспокоит? – госпожа Резник занесла карандаш над бумагой.
С невозмутимой миной Мокриц лихорадочно соображал.
– Ну разумеется, беспокоит, – ответил он. – Поджигать чужие дома неправильно. Но мне также известно, что в эту субботу господин Паркер из Гильдии Купцов женится на своей стародавней возлюбленной. Известно ли тебе это?
Госпоже Резник не было этого известно, но она старательно записывала за ним, пока Мокриц рассказывал ей о письме зеленщику.
– Какая интересная история, – сказала она. – Я сейчас же наведаюсь к нему. То есть ты считаешь, что доставка старой почты – важное дело?
– Доставка почты – единственное дело, – сказал Мокриц и снова замешкался. Самым краешком уха он слышал шепот.
– Что-то не так? – спросила госпожа Резник.
– А? Нет! О чем это я… ах да, это важное дело. Нельзя закрывать глаза на историю, госпожа Резник. Общение – отличительная черта нашего вида, госпожа Резник! – Мокриц повысил голос, чтобы перекричать шепот. – Почта должна доходить до адресата, почта должна быть доставлена!
– Ну зачем же кричать, господин фон Липвиг, – отпрянув, сказала журналистка.
Мокриц попытался взять себя в руки, и шепот немного поутих.
– Прошу меня извинить. – Он откашлялся. – Да, я планирую разослать всю скопившуюся почту. Если получатель переехал, мы постараемся найти его. Если умер – постараемся отыскать его родственников. Почта будет доставлена. Наша работа – доставлять почту, и мы ее доставим. Что еще нам с ней делать? Сжечь? Выбросить в реку? Вскрывать конверты, чтобы решить, важно это или нет? Нет, письма были доверены нам на сохранение. Доставка – единственный ответ.
Шепот почти совсем прекратился, и он продолжал:
– Кроме того, нам нужно освободить место. Почтамт получит второе рождение! – он извлек лист марок. – Благодаря этому!
Госпожа Резник непонимающе уставилась на листок.
– Благодаря миниатюрным портретам лорда Витинари? – спросила она.
– Маркам, госпожа Резник. Одна такая штука, приклеенная на конверт, обеспечит доставку письма по городу. Это первые образцы, но с завтрашнего дня мы начнем продажу марок с клеем и перфорированными дырочками для простоты использования. Я планирую сделать почту легкой в использовании. Мы, конечно, пока только осваиваемся, но я рассчитываю, что вскоре нам будет под силу доставить письмо кому угодно в любой конец света.
Недальновидное было заявление, но слова так и соскакивали у него с языка.
– Какие далеко идущие планы, – заметила она.
– Увы, по-другому я не умею, – ответил Мокриц.
– Все же сегодня у нас есть клики.
– Клики? – переспросил Мокриц. – Не могу не признать, что клики хороши, когда тебе нужно узнать рыночную стоимость креветок в Орлее. Но разве можно написать З.Л.П. в клике? Можно ли запечатать послание любящим поцелуем? Можно ли залить клик слезами, побрызгать духами или вложить цветок? Письмо – это не просто текст. Не говоря уже о том, что клики стоят столько, что обычный человек может их себе позволить только в экстренном случае: ДЕД УМЕР ПОХОРОНЫ ВТОРНИК. Дневное жалованье, чтобы послать сообщение, в котором чувства и сердца не больше, чем в… ударе под дых? Но письмо всегда будет настоящим.
Он замолчал. Госпожа Резник строчила как заведенная, а это всегда тревожно, когда журналист испытывает внезапный интерес к твоим словам, особенно если тебя терзают смутные сомнения, что ты наговорил кучу голубиного помета. Еще хуже, если журналист при этом улыбается.
– Люди жалуются, что клики дорожают, тормозят и становятся ненадежными, – сказала госпожа Резник. – Как ты это прокомментируешь?
– Единственное, что я могу сказать, – сегодня мы приняли на работу почтальона, которому восемнадцать тысяч лет, – сказал Мокриц. – Его не так просто сломать.
