— Она соскучилась по вам, ребята, — заверяю я его. — Нужно ехать всем.
— Но я не хочу встречаться с умирающим человеком.
Энн упирает руки в бока:
— Мы все умрем, Кейд. Рано или поздно.
Приходит мой черед подбочениться.
— Энн Мари Беннетт, пожалуйста, не говори такие вещи.
Она пожимает плечами:
— Но это правда.
— Да, но… просто не говори, ладно? Не хочу этого слышать.
Все готовы отправляться, я хватаю старый ключ, лежащий на комоде у входа.
— Мы поедем туда на машине? — спрашивает Энн.
— Можно и пешком дойти, но тогда промокнем до нитки.
Неожиданно Бри расплывается в улыбке:
— Значит, мы поедем на бабушкиной машине?
— У нас она единственное средство передвижения.
Я знала, что дети обрадуются тому, что этим летом мы будем разъезжать в бабушкиной машине, поэтому и настояла на том, чтобы оставить нашу вторую машину в Портленде. Еще я надеялась, что Делл подольше останется с нами, а значит, у нас будет микроавтобус.
Когда мы загружаемся в машину, не могу ей не полюбоваться — я всегда любила этот автомобиль. Я оглядываю детали машины.
Темно-красный, винный цвет. Хромированная решетка. Покрышки с белой боковиной. Модная внутренняя обшивка крыши. Плавные изгибы от переднего до заднего бампера.
«Плимут-купе» специальной люкс-серии, выпуска 1949 года, в идеальном состоянии. На номерном знаке значится «49-R». Старшие дочери ездили в нем раз десять, в особых случаях, но Кейд катался в машине только раз или два — понятно, почему он едва может дождаться, когда опять в нее сядет. Первым вскакивает внутрь.
Прежде чем завести машину, я напоминаю детям, что это первый автомобиль, который бабушка с дедушкой купили вместе и решили никогда его не продавать.
— «Плимут» не всегда был таким красавцем, но дедушка отреставрировал его за пару лет до смерти.
— Ты уверена, что умеешь ее водить? — интересуется Энн.
Я недоуменно смотрю на дочь:
— А разве я вам не рассказывала?
— О чем?
— Вы же знаете, что моя мама умерла, когда я еще училась в школе, в старших классах?
— Да.
— Отцу пришлось тогда проводить много времени в разъездах, чтобы свести концы с концами, поэтому в выпускном классе я бо́льшую часть времени жила у дедушки с бабушкой. В те годы автомобиль уже изрядно поржавел, но мне разрешали ездить на нем в школу. Я даже дала ему имя — Морж.
— Как-как? — переспросил Кейд.
— Морж.
— А почему?
— Дедушка сказал, что каждый новый водитель давал ему новое имя. Такова традиция, наверное. Они с бабушкой изначально назвали его Дэшер, как поется в популярной в 1949 году песенке о Рудольфе — красноносом северном олене. Мой дядя, когда садился за руль, называл его Троем, а мама переименовала его в Морфея — греческого бога сна.
— Все предыдущие имена — клёвые, — замечает Бри. — Почему же ты назвала его Моржом?
Я глажу руль, вспоминая забытые ощущения. Поворачиваю ключ, старый зверь оживает. Наконец я регулирую зеркало заднего вида, чтобы видеть в нем Бри.
— Так называлась одна из песен группы «Битлз». Когда Джон Леннон писал текст этой песни, он намеренно попытался запутать того, кто стал бы искать некий глубинный смысл в ее словах. Песня состоит в основном из бессмысленных фраз, которые, несмотря ни на что, легко легли на мелодию. — Я замолкаю, с тревогой вспоминая темные дни своей молодости. — У меня недавно умерла мама. Мне, запутавшемуся подростку, пытавшемуся понять этот сложный мир, она оказалась по-настоящему близка.
— Как может быть близка песня, в которой нет смысла? — удивляется Энн, в тоне ее звучат нотки осуждения.
Я тихонько вздыхаю:
— Наверное, некоторые вещи просто нельзя понять. Как ни пытайся постичь кое-что в жизни, например стихи Леннона или смерть матери в самом расцвете лет, постичь это невозможно. Временами приходится просто принимать то, что не понимаешь. — Я на минуту опять замолкаю, а потом начинаю негромко петь, когда задним ходом выезжаю со двора: — «Я — яйцеголовый, все — яйцеголовые… Я — Морж, гу-гу, гу-джуб»
[6]
.
В салоне повисает неловкая пауза, когда я замолкаю. Наконец Энн спрашивает:
— Мам, как думаешь, я могла бы водить машину?
Энн получила права, когда ей почти исполнилось шестнадцать, но через пару недель после этого ее сердце остановилось, и она едва не утонула в бассейне. С тех пор из-за медицинских процедур да и из-за моего нежелания подвергать ее любому риску за руль ей садиться не разрешалось.
— Думаю, нет, — бормочу я.
— Почему?
— Потому что я не уверена, что ты к этому готова.
— Когда тебе было столько же, сколько и мне, ты ездила на машине в школу.
— Знаю, но… Энн, ты вот-вот обретешь новое сердце. А пока тебе стоит поберечься. Но зато потом ты горы сможешь свернуть.
Энн отвечает мне неприязненным взглядом.
— Я морж, — бормочет она себе под нос.
— Что это означает, милая?
— Ничего. Ты все равно не поймешь.
Когда мы приезжаем в дом престарелых, где сейчас живет бабушка Грейс, невзгоды дня набирают обороты. Последние девять месяцев я убеждала себя, что бабушка прожила долгую жизнь. В конце концов, она умирает от старости. Но на самом деле просто от старости еще никто никогда не умирал — что-то должно дать осечку. В случае с бабушкой — разум.
Как мне объяснили, у бабушки Грейс необычная форма болезни Альцгеймера, из-за которой некоторые функции организма, например дыхание или сердцебиение, дают сбой: организм «забывает», как правильно функционировать. Как и у других больных, страдающих болезнью Альцгеймера, у бабушки все чаще случаются приступы старческого слабоумия, но самая большая угроза для ее здоровья кроется не в том, что она может забыть, кто она и где находится, а в том, что ее тело просто забудет, как функционировать, и сердце может внезапно прекратить биться.
Когда мы входим в ее палату, я вижу, насколько она изменилась со времени моего последнего визита. Волосы спутаны от постоянного лежания на кровати, от стоящих у кровати приборов в нос тянутся трубки, а к телу в тонкой больничной сорочке ведут электрические провода.
При виде нас глаза ее загораются, и это означает, что сейчас она находится в одном из лучших своих психических состояний. Пока.
Она что-то говорит, но слова ее трудно разобрать.
