Я уже присела на диван, но потом переместилась на отдельное кресло возле торшера в виде рыбы-собаки.
— В последнюю неделю я много думала о нашей семье. Точнее сказать, я давно размышляю над этим, но на этой неделе один из вас стал еще одной причиной для того, чтобы я остановилась и задумалась. И мне хотелось бы обсудить это с вами.
У Бри виноватое лицо.
— Это из-за меня?
— Как обычно, — пропищала Энн.
— Как будто ты образец послушания.
Пока девочки обмениваются сердитыми взглядами, мой взгляд скользит в сторону Кейда и останавливается на нем, он начинает ерзать.
— И что я на этот раз сделал не так? — спрашивает он.
Пытаясь снять напряжение, я усмехаюсь:
— Помнишь, что ты сделал несколько дней назад, когда мы ездили навестить бабушку Грейс?
— Что? Швырнул резиновую ленту в Бри?
— А ты швырнул? — удивляемся мы одновременно с Бри.
Он пожимает плечами:
— Я промахнулся.
— Нет, еще кое-что, когда мы проходили через большие двойные двери в бабушкино крыло.
Он опять пожимает плечами:
— Не знаю.
— Ты придержал дверь перед одной из медсестер, которая несла подносом с лекарствами.
— Придержал?
— Да. Ты знаком с той медсестрой?
— Нет.
— Раньше ее видел?
— Нет.
— Тогда почему ты ей помог?
Он в третий раз пожал плечами:
— Потому что… Из вежливости, наверное.
Спасибо, Кейд.
— Отлично. Значит, вы все понимаете, что меня беспокоит?
Все недоуменно таращатся на меня. Все молчат.
— Поступок Кейда по-настоящему озадачил меня, и когда вчера вечером я читала книгу, то поняла почему. — Я опять поворачиваюсь к Кейду: — Когда ты в последний раз придержал дверь перед своими сестрами?
— Похоже, никогда.
— Похоже, именно так. Меня смутило не то, что ты придерживаешь дверь перед женщиной, чтобы помочь ей, — что очень мило само по себе, — а то, что ты практически никогда не проявляешь учтивости в стенах собственного дома. Чем больше я об этом думала, тем больше осознавала, что мы — как семья — относимся к совершенно посторонним людям лучше, чем друг к другу. Почему? Почему мы так враждебно настроены к тем, кого должны любить, хотя любезны и учтивы с теми, кого даже не знаем?
И опять молчание, поэтому я продолжаю:
— Во время первой недели пребывания здесь я слышала, столько обидных вещей вы наговорили друг другу, ребята. Знаю, отчасти в этом виновата погода и то, что вы оказались заперты в четырех стенах, на что не рассчитывали, но меня по-настоящему встревожило то, что я услышала. «Она коснулась меня». «Он поставил свою ногу слишком близко». «Она слишком много ест». «Он тупица». И мое самое любимое: «Она дышит моим воздухом». — Я на секунду замолкаю, потом спрашиваю: — Вы сказали бы подобные вещи незнакомым людям?
Опять молчание.
— А могли бы заявить подобное своим друзьям или школьным знакомым?
— Скорее всего, нет, — признается Бри.
— Нет, скорее всего… Однако это ведь не самое страшное, что в последнее время я здесь слышала. Кейд, ты не мог бы повторить то, что сказал в машине о своих сестрах?
— Если честно, нет.
— Давай, не томи.
— Но я разозлился. Говорил несерьезно.
— Но все равно сказал. Что именно ты сказал? Ты же помнишь, разве нет?
Кейд опускает взгляд и кивает:
— Я сказал, что их ненавижу.
— А ты, Энн, — продолжаю я, — что самое ужасное из того, что ты сказала сегодня утром? Такое не забудешь.
Она ответила шепотом:
— Я хотела бы быть единственным ребенком в семье.
Я поджимаю губы. Самое сладкое на десерт.
— А ты, Бри? Какие ужасные слова ты прокричала Энн? Ты смогла бы это сказать случайному прохожему на улице?
Проходит несколько секунд, но в конце концов Бри шепчет:
— Я пожелала ей умереть. Но я же несерьезно! Она разозлила меня, и слова просто слетели с языка!
Я подняла руки, чтобы успокоить ее:
— Бри, я понимаю твои чувства. Никто из нас не идеален. Мы все время от времени выходим из себя, говорим ужасные вещи или то, что на самом деле не имеем в виду. — Я на мгновение умолкаю, неожиданно вспоминая Делла и все то, что мы наговорили друг другу за эти годы, а в особенности за последние двенадцать месяцев. Жаль, его здесь нет и он это не слышит. — И я думаю, что именно потому, что мы любим друг друга, мы говорим и делаем неприятные вещи, чтобы привлечь внимание тех, кого любим больше всего. Или отомстить им за, как нам кажется, несправедливость. Когда нас обижают незнакомые люди, мы имеем склонность истолковывать сомнения в пользу ответной стороны. Мы убеждаем себя, что это простая случайность, что это не имеет большого значения, а потом забываем об этом. Но когда кто-то из нашей семьи делает то, что нам не нравится, тогда берегись!
— Зачем опять затевать этот разговор? — удивляется Энн. — Ты уже преподала нам урок с бросанием камней.
— Затем, что я хочу его закрепить. Я хочу, чтобы мы внешне относились друг к другу так же, как чувствуем в глубине души. Возможно, это прозвучит странно, но я хочу, чтобы мы любили друг друга, как члены одной семьи, но были любезны друг с другом, как с незнакомыми людьми.
Больше всего, кажется, сбита с толку Бри.
— Как это?
— Можно, я повременю с ответом? Хочу вам вначале кое-что прочитать. — Я достаю толстый том в кожаном переплете, который закончила читать вчера глубокой ночью. На обложке нет названия, только пара выцветших золотистых букв в нижнем правом углу. — Кто-нибудь знает, что это?
Все качают головами.
— Дневник? — предполагает Энн.
Я подмигиваю ей:
— Если быть точной, это и есть «урнал» — один из множества старых дневников, которые хранила бабушка. Ночью в субботу я нашла на чердаке целый ящик. — Я открываю страницу с желтым стикером-закладкой. — Я сейчас прочитаю пару абзацев, чтобы вы представляли, о чем речь. Оказывается, до сих пор я знала не всю правду о моих дедушке и бабушке. Я считала, что у них идеальный брак… возможно, так и было. Но и в нем хватало черных и белых полос. — Я откашливаюсь и начинаю читать:
«В прошлом месяце наша младшая дочь окончила школу, и все мои страхи о наших отношениях с Альфредом воплотились в жизнь. Кажется, он отдаляется от меня, или, возможно, он уже давно отдалился, но я была слишком занята, чтобы это заметить. Дети были центром нашей вселенной, а сейчас, когда они уехали, в наших отношениях образовалась заметная брешь. Скорее похожая на черную дыру — ее не видно, но я чувствую, как пустота затягивает нас. Когда рядом нет детей, мы не знаем, как себя вести; не умеем общаться, не знаем, как любить».
