– Ты снимаешь? – спросила Анника.
– Да, черт побери, – ответил Халениус.
Видео продолжилось.
«Я чувствую себя хорошо, – произнес Томас хриплым голосом. – Со мной хорошо обращаются».
Анника показала на точку на лбу Томаса:
– Кто-то ползает там, по-моему, паук.
Он водил пальцем по бумаге, в то время как паук прогуливался у самой кромки его волос, и читал про себя несколько секунд.
«Я хотел бы призвать все европейские правительства прислушаться к требованиям… – Он поднес листок ближе к лицу и прищурился от сильного света лампы. – «Фик… Фикх Джихад», прислушаться к требованиям… об открытии границ и разделе ресурсов. Мы стоим на пороге нового времени».
– Это политическое послание, – пробормотал Халениус.
«Я хотел бы также подчеркнуть, что очень важно быстро договориться относительно суммы выкупа. Если европейские лидеры не прислушаются, я умру. Если вы не заплатите, я умру. Аллах велик».
Он опустил листок и посмотрел вверх, вправо. Картинка стала черной.
– Там кто-то стоит, – сказала Анника и показала в правую сторону от того места на экране, где мгновение назад находился Томас.
– Могу я закончить снимать сейчас?
– Еще немного, – ответила Анника и повернулась к Халениусу.
У нее возникло странное ощущение, что объектив камеры управляет ею, ее словно втянуло в эту черную дыру, и она оказалась в параллельной реальности, где конечный результат зависел не от каких-то абсолютно сумасшедших сомалийских пиратов, а от нее самой, где главную роль играла ее собственная способность сконцентрироваться на выполнении стоявшей перед ней задачи.
– По его словам, с ним обращаются хорошо, – сказала она тихо, – но я не верю ему. Его заставили так говорить. По-моему, ему ужасно плохо.
Она посмотрела на Халениуса.
– Сейчас ты можешь закончить.
Он опустил камеру. Анника выключила ее.
– Англичане проанализируют этот фильм, – сказал Халениус. – Они попытаются вытащить максимум информации из того, что не видишь и не слышишь в первый момент, из фоновых звуков, деталей на картинке, всего такого.
– Когда он пришел? – спросила Анника.
– В одиннадцать двадцать семь. Двадцать минут назад. Я посмотрел его, переслал англичанам и привел тебя.
Она отложила камеру в сторону.
– Я поеду и привезу детей, – сказала она.
Одиннадцатичасовая встреча подошла к концу. Настроение, на взгляд Шюмана, было излишне возбужденное, слишком много похлопываний по спине, перебор плохих шуток, но так случалось всегда, когда у них в руках оказывалось нечто по-настоящему реальное, и под этим он обычно подразумевал не тщательное отслеживание крупных мировых событий или трагических природных катастроф, а сенсации из тех, какие появлялись в недрах его собственной редакции, в головах шефов новостей или в ходе встреч вроде этой. И конечно, причиной их оживления стал серийный убийца, приобретавший все более конкретные очертания. Не потому, что женщин убивали, естественно, а поскольку газета попробовала выдать желаемое за действительное и оказалась права. «Конкурент» еще не сказал своего слова, но это было только вопросом времени. Они там на своем конце города наверняка сейчас волосы на себе рвали и отчаянно искали, как им пристроиться ко всей истории и одновременно не показать, что они безнадежно отстали.
– О’кей, – сказал он, стараясь придать строгости своему голосу. – Давайте быстро повторим, что у нас на первых позициях?
Компанию ему составляли шефы всех версий его издания и всех разделов, включая спорт, новости и прочих, а также его заместитель. И первой подала голос маленькая девица из «Развлечений», чье имя он никак не мог запомнить.
– Слухи о том, что Бенни Андерссон возглавит Евровидение, – сказала она.
Шюман кивнул и вздохнул про себя, почему, черт побери, Бенни из группы АББА должен взвалить на себя такую ношу? Которая вообще-то сейчас покоилась на плечах бывшего шефа спортивного раздела «Квельспрессен»?
Он призывно посмотрел на «главного спортсмена» своей газеты, Хассе.
– «Милан» встречается с «Ювентусом» сегодня вечером, и Златан Ибрагимович играет, а это всегда событие, – сообщил тот.
Слабовато, но ладно.
– Новости?
Патрик потянулся:
– Помимо серийного убийцы у нас есть парень, который пролежал мертвым в своей квартире три года, и никто не заметил этого и не хватился его. И потом сигнал о том, что министр финансов обновил свою шикарную квартиру, используя незаконную рабочую силу.
Он хлопнул ладонью по ладони своего зама, молодого дарования по имени Брутус, и Шюман постучал по столу.
– Нам также необходимо отслеживать развитие событий в истории с похищением в Восточной Африке, – сказал он, и Патрик простонал.
– Там же ничего не происходит, – возразил он, – пока тема исчерпана, никаких фотографий, никакой информации, пустой номер.
Шюман поднялся и, покинув совещательную комнату, направился в свой стеклянный закуток.
Его беспокоила история с мертвыми женщинами.
Едва он пришел на работу утром и еще не успел снять с себя куртку, позвонил офисный телефон: это была мать убитой Лены. Раздраженная, шокированная, расстроенная, она плакала, однако не впадала в истерику и говорила дрожащим голосом, но ясно и довольно связно.
– Это никакой не серийный убийца, – заявила она. – А Густав, лентяй, с которым она была одно время. Он преследовал ее, пока она окончательно его не отшила, с той поры прошло уже много месяцев, все произошло в июле, в конце июля.
– Это, значит, отец девочек, который…
– Нет, нет, не Оскар, у Лены всегда были замечательные отношения с Оскаром, я имею в виду парня, пришедшего к ней на прием, он еще проходил длительный курс лечения, проблемы со спиной… Он отказывался понимать, что их отношения закончились. И что Лена делала бы с ним? Еще одна статья расходов, вот и все, на что он…
– Он бил ее? – спросил Шюман, вопреки всему читавший брошюрки кризисных центров для женщин.
– Если бы он только осмелился, – сказала мать. – Тогда Лена сразу же посадила бы его. Она была не из тех, кто спускает подобное.
– Она заявляла в полицию на этого мужчину?
– За что?
– Ну, по твоим словам, он ведь преследовал ее?
Мать убитой женщины всхлипнула.
– Она и слушать не хотела об этом, говорила, что в конце концов ему надоест и здесь не о чем беспокоиться. И видишь, чем все закончилось!
Мать Лены разрыдалась. Шюман слушал. Отчаявшиеся люди нисколько не беспокоили его. Пожалуй, сочувствие к пострадавшим исчезло у него за все годы работы. В каком-то смысле он стал жертвой профессионального заболевания в результате того, что слишком долго обличал и призывал к ответу, да и административные обязанности требовали определенной черствости.
