– Кузьма-то здесь при чем? – поинтересовалась Варька.
Но Данка уже швырнула со всего размаху на стол миску с картошкой и, закрыв лицо руками, бросилась вон из дома. Грязные клубни, гремя, покатились по столешнице, попадали на пол. Варька нагнулась, начала собирать их. И, когда спустя час Данка вернулась с улицы мрачнее тучи и без единого слова быстро прошла в свою горницу, Варька не стала окликать ее.
…Из ателье Данка вышла уже в третьем часу пополудни. В руках ее была круглая картонка с готовым платьем, и еще два мамзель Дюбуа обещала закончить к концу недели. На улице сразу же захватило дух от холода, щеки и нос стало покалывать, февральский снег слепил глаза до боли, и Данка с быстрого шага постепенно перешла на бег трусцой. Идти было неблизко, на углу Самотечной и Волконского переулка Данка почувствовала, что совсем замерзла, и, поколебавшись немного, свернула в трактир. Может, и не особенно прилично даме в одиночку сидеть в трактире… но не околевать же, в конце-то концов, как шавке на морозе? Да и к тому же, что бы там эта мамзель не говорила, какая из нее, Данки, дама?..
Это было небольшое, темноватое и очень тесное заведение для извозчиков с Екатерининской площади. Данка сегодня оделась по-таборному, и на проталкивающуюся к свободному столу в самом дальнем углу цыганку никто не обратил внимания. Ее не замечали даже половые, и Данке пришлось дернуть за подол грязной полотняной рубахи одного из них:
– Эй, родимый, чаю принеси!
– С сахаром изволите или с пряниками? – вглядевшись в ее лицо, мальчишка-половой расплылся в широченной улыбке.
Данка невольно улыбнулась в ответ и строго сказала:
– Сахар нынче дорог. Два пряника принеси.
– Сей минут!
Мальчишка исчез. Данка расстегнула полушубок, сдвинула на затылок платок, положила локти на некрашеный стол без скатерти и в ожидании заказа принялась рассматривать обедающих извозчиков, которые шумно втягивали в себя чай из блюдец, басовито переговаривались, жевали хлеб, стряхивая крошки с взъерошенных бород, и то и дело поглядывали в мутные оконца на своих лошадей. Вскоре Данкино внимание привлекла компания за соседним столом, где сидели четверо и, к изумлению цыганки, играли в карты. Ворох карт вперемешку с деньгами был рассыпан по столу, тут же стояли чайные стаканы, полуштоф водки, тарелка с раскрошенным хлебом, лежала недочищенная вобла. Машинально Данка окинула оценивающим взглядом скомканные кредитки и чуть не присвистнула: получалось что-то очень приличное. Заинтересовавшись, она подалась вперед и вытянула шею.
Трое из игроков сидели к ней кто спиной, кто вполоборота, и их лиц Данка не видела, но по грубоватому говору и толстым стеганым малахаям из синего сатина заключила, что это извозчики с Екатерининской. Четвертый сидел к ней лицом. Он банковал, всецело поглощенный своим занятием, так что Данка могла разглядывать его сколько душе угодно. Это оказался совсем молодой человек, почти мальчишка, года на два-три старше самой Данки, темноволосый и темноглазый, с тонкими, почти женскими чертами бледного лица. «Еврей», – решила поначалу Данка, но молодой человек произнес несколько слов, обращаясь к своим партнерам, и она, не расслышав смысла сказанного, тем не менее уловила сильный польский акцент. Юноша явно был не извозчиком, о чем свидетельствовала его одежда: довольно потертый и засаленный по обшлагам пиджака черный костюм, из кармашка которого торчал уголок платка, тоже несколько грязноватого, пальто с полысевшим, почтенного возраста бобром на воротнике, лежащее рядом на лавке. Руки незнакомца – тонкие, хрупкие, с изящными, как у пианиста, пальцами – мелькали над столом, раскидывая карты, на среднем пальце левой руки красовался большой перстень с крупным красным камнем – судя по размерам, фальшивым. Данка, сощурив глаза, как раз прикидывала, сколько может стоить такой перстенек, когда черноволосый поднял голову и встретился с ней взглядом. От неожиданности она не успела отвернуться. Темно-карие спокойные и очень насмешливые глаза посмотрели на Данку в упор. Молодой поляк чуть улыбнулся и наклонил голову с косым пробором в блестящих от брильянтина волосах.
– Проше пани… О, да пани красавица! Пани принесет мне удачу!
Извозчики, дружно обернувшись, загоготали. Данка, вспыхнув, опустила ресницы. Тут, к счастью, как раз принесли дымящийся стакан чая в подстаканнике и два заказанных пряника. Сначала Данка думала только об одном: поскорее проглотить кипяток, сунуть в карман пряники – не пропадать же, раз заплачено – и бежать вон из трактира. Но через несколько минут она заметила, что на нее больше никто не смотрит, а игра за соседним столом продолжается. Банк перешел к извозчику, сидящему спиной к Данке, все прочие жадно смотрели на колоду в его руках, Данка снова украдкой покосилась на молодого поляка, и тот, как назло, опять поймал ее взгляд, улыбнулся, нахал, во весь рот и отсалютовал ей стаканом с водкой.
Теперь и в самом деле пора было уходить. Данка, чуть не подавившись, проглотила огромный кусок пряника, бывшего во рту, запила его чаем и начала уже подниматься, когда за соседним столом грянул разгневанный рев банкомета:
– Да что ж это, православные, деется?! Третий туз червей вылетает! Ах ты, пакость поляцкая, колоду липовую выставляешь?!
– Фу-у-у, пан… – поморщился мальчишка-поляк, скроив крайне презрительную гримасу. – Вам поблазнилось!
– Мне?! Глядь! – извозчик сгреб со стола карты. – Вот он, туз! А вот – еще! То-то я гляжу, ему плывет и плывет! Хватай его, робя! Волоки в часть, шаромыжника!
Трактир загудел, кое-где посетители повставали с мест, остальные игроки вскочили как ошпаренные, оглушительно ругаясь. Молодой поляк, не выказывая ни смущения, ни испуга, не спеша поднялся, посмотрел через головы извозчиков на Данку, неожиданно подмигнул ей – и одним стремительным движением перевернул стол.
Начался страшный шум – загремели падающие табуретки, зазвенели, разбиваясь, бутылки и стаканы, со всех сторон послышались крики и площадная ругань, карты посыпались на грязный, затоптанный пол. Данка, вскочившая с места, успела увидеть, как поляк, быстро нагнувшись и подцепив с пола несколько кредиток, рванулся было к выходу, но его схватил за плечо тот самый огромный извозчик, который обнаружил в колоде размножившиеся тузы. И тут Данка перестала думать о приличиях и о том, что порядочные женщины не вступают в кабацкие драки. Просто взяла со стола напротив дымящийся чайник с кипятком и вылила его целиком за ворот сатинового малахая. Извозчик взвыл, повалился на спину. Поляк схватил Данку одной рукой за запястье, другой ловко сдернул с лавки свое пальто с драным бобром, и они вылетели из трактира.
– Эй, красавец, стой! – задыхаясь, взмолилась Данка через несколько переулков. – Пусти руку, не могу я больше!
Они остановились, и Данка, качнувшись, села прямо в сугроб. Ее платок давно съехал на шею, волосы, выбившись из кос, рассыпались по полушубку, щеки горели, от быстрого бега болела грудь. Данка жадно ловила ртом ледяной воздух, стараясь не думать о том, что вечером у нее наверняка сядет голос, она не сможет петь, и Яков Васильич ее просто убьет. Ее спутник стоял рядом и ждал. Когда Данка почувствовала, что дыхание слегка успокоилось, она подняла голову, отвела за спину пряди волос и хрипло сказала:
