Я знаю об этом городе знаю кое-что, почерпнутое из исторических книг. Говорят, сто лет назад там произошло сильное землетрясение, жертв было очень много, возможно, несколько сотен тысяч. А пятьдесят лет назад тут произошло знаменитое длительное сражение, о жертвах которого в книгах по истории также было сказано – «не счесть». Поэтому я часто думаю, что там под землей лежит несколько тонн трупов. Их нельзя упоминать вместе с цветами сакуры, но почему-то я подумал о них одновременно. Ну, подумал и подумал, разве слишком много думать – это ошибка? Это своего рода болезнь, но ни в коем случае не ошибка. А раз так, то можно в своих рассуждениях пойти и еще дальше, я так полагаю. На самом деле, я понимаю, что думаю об этом, чтобы отвлечься от чего-то другого, потому что в душе у меня царит смятение, полный хаос.
27 марта
Общежитие. Ночь. Ясно.
Наконец-таки я получил письмо Абина. И хотя эти два дня я только и размышлял, о чем он все-таки хочет мне рассказать, я и предположить не мог, что в письме он сообщит о смерти моего наставника Чэнь Эрху! Он умер второго марта, почти месяц назад. В письме говорилось, что учитель перед смертью высказывал желание увидеться со мной, начальник управления Ван пытался со мной связаться по телефону, но я в тот момент был в отпуске на родине, поэтому связаться не удалось. Ничего не поделать. Наставник оставил мне предсмертное послание и несколько раз настоятельно просил Абина обязательно отдать мне, и вот сейчас тот переслал мне письмо своего отца.
Послание было написано на одном листе формата А4, иероглифы еще хуже, чем у ребенка, кривые, неровные. Большие – слишком большие, маленькие – чересчур маленькие, все черты неровные. Я знал, как выглядит почерк учителя, и, глядя на эти ни на что не похожие иероглифы, можно было представить, насколько он был слаб в последние дни болезни – рука не могла удержать ручку, он задыхался. Я смотрел и видел учителя при смерти; внезапно на сердце стало тяжело, руки невольно задрожали… Я все-таки в первый раз в жизни получил предсмертное послание. Я и не думал, что оно так потрясет меня. Я чувствовал страх, глядя на него. Каждый иероглиф бросался в глаза, убийственный, словно острый нож, направленный мне в сердце.
В письме было написано следующее: «Сяо Ши, судя по всему, я умираю. Перед смертью я хотел бы еще раз предостеречь тебя: то дело – ты ведь знаешь, как оно важно для меня, прошу сохранить его в тайне при любых обстоятельствах. Никогда никому не разглашать.
Чэнь Эрху, 1 марта 1987 года».
Что за дело, о котором он говорит в своем предсмертном письме?
Это наводило на размышления. И, несомненно, оно вызвало и глубокие раздумья Абина. Поэтому он и звонил мне, зная, что я получил письмо, – хотел спросить, что это за дело. Он непрестанно названивал мне именно потому, что хотел задать этот вопрос. Он сказал, что раз отец считал это таким важным, то он, как его сын, инстинктивно хотел бы знать, что это, и надеется, что я ему расскажу. Я прекрасно понимал его чувства, но и ему следовало понять меня. В письме черным по белому дано совершенно ясное указание: «сохранить его в тайне при любых обстоятельствах. Никогда никому не разглашать». И нет никаких пояснений, типа «кроме сына» или еще кого-то другого. Я должен закрыть рот на замок и хранить тайну от всех без исключений. Такова была последняя воля покойного, и это мое последнее обещание ему.
На самом деле, даже если бы не было особого указания от покойного, я бы и так ничего не рассказал бы, потому что это касалось государственной тайны. Наше подразделение было особым, можно сказать, что оно все представляло собой тайну. Тайна – это его имидж, задача, жизнь, прошлое, настоящее и будущее, то есть абсолютно все. А мой наставник, отец Чэнь Сыбина Чэнь Эрху, был сердцем нашей организации, так сказать, тайной тайн. Разве я мог рассказать хоть кому-то со стороны? Ни его сыну, ни самому Небесному императору. В действительности я знал, что под словами «никому не разглашать» имелись в виду не люди со стороны, типа его сына, а собственно сотрудники нашего подразделения. Да, свои сотрудники, мои коллеги. Никому, кроме меня, не было известно, что речь шла не о какой-то тайне отдела дешифровки, а о личной тайне самого Чэнь Эрху. Это был секрет от организации, от отдела дешифровки и от подразделения 701. Да, именно так. В подразделении 701 он не был простым сотрудником, его имя было всем известно, потому что если сложить его заслуги за всю жизнь, то их, вполне вероятно, будет больше, чем у всех сотрудников подразделения 701, вместе взятых! И эти заслуги наделяли его таким сияющим ореолом, что даже после его смерти никто не мог бы забыть его, его помнят и почитают. Я уверен, что панихида по моему учителю наверняка была самой торжественной и коллеги из подразделения 701, несомненно, проливали слезы, вспоминая о нем. И это отношение базировалось на их незнании «того дела». Сейчас я – единственный, кто знает о нем, и вполне могу понять, почему учитель перед смертью еще раз со всей серьезностью просил меня никому ничего не говорить. Фактически он и раньше разными способами много раз просил меня об этом. То есть, даже если бы и не было этого предсмертного послания, я все равно никому не сказал бы. Никому, включая и его сына. Да он и был не в том положении, чтобы просить меня об этом.
Конечно же, я подумал о том, что Абину тяжело будет пережить мой отказ, так тяжело, будто я положил на его сердце камень. Возможно, с этого момента и он, и другие родственники учителя будут думать невесть что об этом послании, которое сейчас находилось у меня в руках, беспокоиться и затаят на меня обиду. Эта предсмертная записка как будто накрыла их туманом, тенью, они не смогут понять, почему покойный оставил такое странное и крайне важное послание человеку, не входящему в круг семьи. Какую тайну он скрывал? Что он совершил при жизни? Не скрывается ли за этой тайной какая-то угроза дня них? Не возникнут ли потом проблемы? И так далее и тому подобное. У них появятся и сомнения, и беспокойства, и ожидания, и страх. Я практически уверен, что они будут не в состоянии отделаться от этих мыслей. Думаю, что хотя в письме всего несколько слов, но они наверняка станут пережевывать их по сто раз, обдумывать заложенный в них смысл, попытаются угадать, о чем речь. Они точно напридумывают всякого, далекого от действительности. Уверен, они только и мечтают расшифровать это распространяющее аромат тайны послание и раскрыть тайну. А когда все будет напрасно, волей-неволей они начнут беспокоиться насчет меня, попытаются принять какие-то меры предосторожности. Они начнут строить догадки на мой счет, будут относиться с подозрением и даже враждебно. Внезапно я подумал: «Как жаль, что я не смог попрощаться с учителем. Ни в коем случае нельзя было не попрощаться…» Думаю, что если бы мы встретились перед его кончиной, то об этом послании знал бы я один, а сейчас оно побывало в руках многих, прежде чем дошло до меня. И хотя они мне его и отдали, но с большой неохотой, просьба Абина лучше всего проиллюстрировала это. Хотя отец четко сказал: никому не рассказывать, он все равно решил нарушить его волю, полагаясь на везение. И это не простота, это наглость. Более того, у меня есть предчувствие, что в ближайшие несколько дней мне либо напишут, либо позвонят с такой же просьбой – по-простому или с наглой прямотой. Абину я мог отказать, не колеблясь, но, скорее всего, это будет не так просто сделать в ответ на будущее письмо или телефонный звонок. И это письмо или звонок, неизвестные письмо или звонок, я уверен, поступят от его старшей сестры.
