– Теперь все сначала, – говорю я.
– Что?
– Побежали, – подгоняю я и перехожу на трусцу.
Секунду Лина мешкает, но присоединяется. Мы сворачиваем на 5-ю улицу и бежим в сторону залива Бискейн.
Лина еле тащится, но тащится. Пересекаем Вест-стрит, небоскребы остаются в стороне, и на Элтон в спину ударяет адский жар: низкое солнце клонится к закату и нещадно жжет, мы отбрасываем перед собой тени, похожие на длинные стебли гороха. Соренсон потеет, как придорожная проститутка, надрачивающая очередному дальнобойщику.
– Не думаю, что…
– Не надо думать! Просто делай! Давай! Борись!
Мы снова сворачиваем в сторону океана и заканчиваем во Фламинго-парке; Соренсон пытается отдышаться, но она явно в полном восторге.
– Господи… как… круто…
– Глубоко, вдох через нос, задержать… задержать… выдох через рот…
Она приходит в себя, и мы идем в «Старбакс» на Вашингтон, я заказываю два зеленых чая. Соренсон с завистью глядит на соседский мокко, который выбрал бы всю ее дневную норму по калориям. Говорит, что обычно брала здесь черничный кекс (400 ккал) или овсяное печенье (430 ккал), потому что черника и овес полезны для здоровья. И это не считая кофе, блядь…
– Овес надо есть как овес, чернику как чернику, как свежую ягоду, тогда это имеет смысл, а тут это не черника, а ароматизатор, остальное – мука, тесто и сахар. Женщина твоей комплекции может легко съесть половину своей дневной нормы по калориям за один визит в «Старбакс».
– А… я хожу по два раза в день.
– Ну вот. Я тоже хожу по два раза в день, но пью только зеленый чай. Калорий ноль. Много антиоксидантов.
На нашем столике валяется номер «Хит»
[30]
– кто-то оставил. Близняшки уже по-настоящему знамениты. И это за два дня с того момента, как они впервые появились в новостях. Валери Меркандо и ей подобные своими напедикюренными ногами вытопчут все живое. Заголовок:
ЭМИ: Я РАЗРЕШУ СЕСТРЕ ПЕРЕСПАТЬ СО СТИВЕНОМ.
Ниже фото Стивена с обиженной рожей. Подпись:
Стивен: «Все зашло слишком далеко».
– Очень жалко этих девочек, – щебечет Лина прямо мне в ухо.
– Да, бывают в жизни огорченья, – отвечаю я и как бы слышу себя со стороны: – Куда пойдем вечером?
Соренсон смотрит на меня неуверенно:
– Сто лет никуда не ходила.
– Тем более. Заезжай за мной в девять тридцать.
Мы выходим из кафе, солнце уже садится. Соренсон уходит; ее как будто подпружинили – в шаге чувствуется решительность. Я иду домой, по дороге захожу в «Хоул-Фудз»
[31]
. Дома готовлю морского лосося с бурым рисом, в нем полно омеги, а то сегодня маловато съела калорий. Затем час жду, пока переварится, и делаю разминку с гантелями и на шведской стенке. Жалко, у меня нет здесь нормальной груши, а то реально хочется постучать кулаками, выместить злость, но в эту живопырку уже нихуя не влезает.
Примерно в девять в дверь звонит Соренсон (хотя я сказала в девять тридцать). Я нажимаю кнопку домофона, чтобы ее впустить, и прячу книжку «Будущий человек» в стенной шкаф. Выглядит она просто пиздец; мне сегодня явно ничего не светит, раз я собралась выйти в свет с такой красавицей. Даже какие-то простые вещи, которые нормальная полная девушка могла бы делать, чтобы минимизировать ущерб от неумеренности в еде, до нее, видимо, не доходят. Ей все адски малó, видимо, еще из прошлой жизни: юбка делит ее четко пополам, рыхлое брюхо свисает над поясом, блузка телесного цвета в облипку пристала к ней как кожа. Нечеловеческим усилием воли я заставляю себя промолчать. Мы идем на Вашингтон. У бордового каната, ограждающего вход в клуб «Уран», амбал-охранник всем своим видом как бы спрашивает: «А это что еще за чмо». Я даже забеспокоилась, что нас сейчас не пустят. К счастью, он знает меня в лицо: смотрит на меня, на Лину, снова на меня. На лице смесь презрения и сострадания.
Внутри темно: блядь, слава богу. Диджей пустил этот привязчивый «Диско-холокост» от «Винил-Солюшен». Мы находим приятный угол, подальше от пульсирующего света. Подходит официантка, мы заказываем водки с диеттоником обеим (примерно 120 калорий, по приблизительным расчетам). Несколько человек мне кивают, но не останавливаются. Музыка долбит громко, вокалистка выкрикивает и сама себе отвечает: «Что, все шесть миллионов танцевали? Да!»
[32]
Одна коренастая гетеротелка, вся сплошь покрытая татуировками (такие себе колят на Вашингтон-авеню, когда на год-другой выходят в кокаиновый отпуск или из длительных и нестабильных отношений), пялится на нас с открытым ртом, переводя взгляд с меня на Соренсон. Блондинка с точеным лицом по кличке Секс-Липосакция (через нее прошло больше добра, чем через порт Майами) вскидывает брови, продолжая при этом поигрывать бокалом с белым вином и флиртовать с евротрэшевым ухажером вдвое моложе ее. Две едва живые анорексички (все знают, что они по три часа в день проводят на орбитреке и им запретили вход как минимум в четыре фитнес-клуба СоБи, так как они там урабатывались до потери сознания, и часто даже это их не останавливало) на мгновение прерывают свой суицидальный пакт и, разинув рот, смотрят на Соренсон с нескрываемым ужасом в изможденных глазах. Не, ну а чего, я сегодня с толстой бабой, а в Майами-Бич, если ты толстый, – это все равно что у тебя проказа в запущенной стадии, а ты приползла на танцпол. Я допустила серьезное фо-па
[33]
, притащив в ночной клуб свою китиху. Я заслужила всеобщий остракизм, да что там: если бы на моем месте был кто-то другой, я бы первая стала прикалываться.
Лина смотрит по сторонам и, как почти все в этом клубе, пытается понять, что она здесь делает.
– Никогда особо не любила ходить по клубам. Не люблю, когда шумно. И песня какая-то похабная.
– Ритм отличный, а исполнители – все сплошь дети, эта война для них ничего не значит. Я хожу по клубам, чтобы не превратиться в растение от безделья. Но юг Флориды – это не только пьянство и гедонизм. Есть спорт. Есть пляж, – говорю я и кивком показываю на точеного белобрысого качка за барной стойкой, который жеманно улыбается своему партнеру-латиносу. Если это тот, о ком я думаю, не припомню, чтоб раньше он баловался жопосуйством. – По-моему, этот чувак учился в Университете Майами параллельно со мной.
– Говорят, Университет Майами – хорошее место, – кивает Лина.
– Ой, не смеши, – говорю я тоном пресыщенного мудреца, из-за чего сразу вспоминаю папашу. – Когда самые известные выпускники университета – Слай Сталлоне и Фэрра Фосетт, ясно, что такой диплом ценится примерно как оберточная бумага от «Твинкиз»
[34]
. А вообще, если задуматься, – когда-то я даже гордилась, что учусь в храме науки, где в студенческом книжном магазине продавали только спортивную одежду, в основном с символикой «Майами-Харрикейнс»
[35]
, и надо было специально спрашивать про учебники, сваленные где-то в темном углу на верхнем этаже. Теперь я чувствую себя полной дурой: надо было поступать в нормальный универ.
