Мир, который мы сконструировали из этих материалов, определял не только наше настоящее, он должен был стать нашим будущим. План был такой: он будет писать фантастические романы, а я – их иллюстрировать.
Мы зависали в кафе «Кап-оф-Гуд-Хоуп»
[54]
и «Джоннис-Ван-Стоп», ели конфеты и чипсы, постоянно пили колу, пепси, «спрайт», «Доктора Пеппера» и все время, получается, как бы прятались: он – за своими нелепыми очками, а я – в своих жирных доспехах, выглядывая из-под густой черной челки-занавески, которую я отрастила и из-за которой отец тихо бесился. Однажды он даже наехал на меня из-за этой челки. Я лишь пожала плечами: «Это мой стиль».
Ну и постоянно хотелось получить очередную дозу сладкого, я ждала ее в удушающем предвкушении будущего кайфа. Один раз мы с Барри шли в «Кап-оф-Гуд-Хоуп», нас остановили ребята из школы и начали оскорблять. Они называли Барри ботаном-недоноском, а меня – китихой. Говорили, что мы спим, что он извращенец-доходяга, раз трахает реально толстую телку. Один из парней ударил Барри по лицу и сшиб у него очки на землю, хотя и не разбил их. Пока тот их поднимал, они ржали. Мы еще немного погуляли, потом пошли в «Кап-оф-Гуд-Хоуп». Он потягивал газировку через соломинку, которая прилипла к его толстой губе. Помню, он говорил: «Здесь нас никто не понимает, Лина. Тебе надо отсюда валить».
От его слов стало не по себе, уже тогда. Не по себе – оттого, что он сказал «тебе», а не «нам». Как будто знал, что у него это не получится.
И не получилось.
Воскресенье я ненавидела больше, чем любой другой день, потому что назавтра надо было идти в школу и еще целую неделю терпеть издевательства. Ждать и бояться их было еще страшнее, чем испытывать в реальности. В воскресенье еще надо было отбывать мрачный, выматывающий душу ритуал посещения церкви, который будто предварял какую-то кровавую расправу, – с таким ужасом я его всякий раз ждала. Мамины родаки – бабушка и дед Ольсены – приходили к нам рано утром, завтракали с нами, потом мы все вместе шли в церковь. Это был жуткий момент: нудный и в то же время полный тяжелых предчувствий нелепый марш с родственниками по улице, у всех на виду. Мы никогда не ездили на службу на машине, только пешком. Даже если шел дождь или было холодно, мы сбивались в кучку и шли под зонтами. Если я возражала, отец объяснял, что это «семейная традиция». Бабушка болтала с мамой, дед Ольсен молчал, иногда только говорил с отцом, и всегда исключительно о работе. Мать заставляла меня надевать все яркое. Я чувствовала себя умственно отсталой, как будто яркая одежда притягивала ко мне взгляды всего мира гораздо больше, чем мой любимый черный цвет. Перед выходом из дому я заставляла себя посмотреться в зеркало. Я выглядела в точности как мать – толстой и глупой. Версия помоложе, но в такой же нелепой одежде. Отец на нас едва смотрел. Ему было стыдно. Я была толстым, прыщавым подростком, прятавшим глаза за челкой, но меня все равно тащили в церковь.
На каникулах я ездила с отцом в Миннеаполис работать с ним в хозяйственном магазине. Я ненавидела эти молчаливые поездки, эту плоскую пустоту перед глазами, этот огромный вогнутый небосвод. В магазине что продавцы, что покупатели были сплошь сентиментальное старичье; в некоторых я узнавала отцовских дружков по охоте: они приходили обсуждать с ним какую-то чушь. Скучающие пожилые пенсионеры; у каждого был какой-нибудь самодеятельный прожект – или на годы вперед, или просто нереализуемый.
Дед Ольсен был как раз из таких. Он умер внезапно от обширного инфаркmа за рулем своего грузовика-эвакуатора (у него их было несколько) на парковке за собственной конторой. К счастью, в тот момент он никуда не ехал.
На похоронах было холодно, дул пронизывающий ветер. Мама плакала у свежевырытой могилы, утешала бабушку, которая только повторяла: «Он был очень добрый…» Заметив, что мне скучно и неловко, отец угрюмо и как-то очень по-взрослому, будто говорил с другом, сказал мне, что дед Ольсен понял, что сейчас умрет, поэтому залез в кабину своего грузовика.
Деда с отцом что-то связывало, но связь эта была скорее будничная: оба вели успешный бизнес. Потом, когда примерно в километре от отцовской лавки в торговом центре открылся новый сетевой магазин «Менардс»
[55]
, дела у него стали идти все хуже, и он сильно ожесточился. Америка в упадке, и вот типичный пример, говорил он. Он начал высказываться в поддержку разных правых политиков от авторитаристов до либертарианцев и в итоге стал сторонником Рона Пола
[56]
. Он даже участвовал в одной из его президентских кампаний, заранее обреченных на провал.
Из-за этого мы с ним ругались. Мы вообще постоянно ругались из-за политики и социальных вопросов. Отец спорил до определенного момента, но, как только я начинала одерживать верх (а это происходило все чаще, потому что я взахлеб читала), он поднимал голос и командовал с угрозой: «Я твой отец, имей уважение». На этом дебаты заканчивались.
Отец велел мне держаться подальше от Шери – она работала продавщицей у него в хозяйственном магазине, была на несколько лет старше меня и казалась нормальной веселой девчонкой. «Тебе с ней лучше не общаться».
«Почему?»
«Нельзя дружить с наемными сотрудниками. Это подрывает бизнес».
«Но я-то тоже сотрудник, я просто работаю в магазине».
«Не дерзи мне. Ты моя дочь, и однажды ты всем здесь будешь заправлять!»
От этих слов мне стало тошно, хотя я знала, что этому не бывать. Поэтому я полюбила сеть «Менардс». Каждый раз, когда отец ворчал, что они опять расширяются, и пробалтывался о проблемах в магазине, я в душе ликовала. Если я видела большую рекламную полосу «Менардс» в газете, я радовалась их корпоративной мощи и представляла, как они снесут наконец несчастный хозмаг «Твин-Сити-Хардвер»
[57]
и весь этот унылый торговый ряд вместе с ним – буквально сотрут их с лица земли. Лучше жить в нищете, чем управлять отцовским магазином.
Потом – следующей весной, когда все вокруг оживало после очередной суровой зимы, случилось нечто ужасное. Я сидела в саду, читала «Гибель в экстазе» – новый роман Рона Тороугуда. Мама рыхлила почву, готовилась что-то сажать. Тут пришла соседка Алана Рассинджер и сказала маме, что Барри погиб.
Я застыла и опустила книгу. Мама посмотрела на меня, потом опять на Алану. «Какой ужас… Что случилось?»
«Я подробностей не знаю, тело нашли утром в его комнате».
