После нескольких дежурных фраз разговор, как всегда, возвращается к его несчастью. Мы с недавних пор снова стали общаться, потому что у нас теперь общий враг – Квист, который на выборах нахлобучил Торпа.
– Суд по компенсации ничего не даст. – Джон качает головой; в его колючих прядях стало еще больше седых волос. – Большой бизнес, че, все схвачено. Компания взяла этого гондона Квиста консультантом. – Джон вертит в руке стакан с двойным «Джек Дэниелсом» без льда и несколько секунд медлит, будто хочет замерить силу, которая его притягивает к бухлу.
– Ты остался жив, Джон, это главное. – Рука сама опустилась на его руку. – Ты такой же классный как и был.
Как обычно, он меняется в лице, будто его запульнули в космос на миллионы километров от Земли. Или на несколько километров к северу отсюда, на берег Атлантики в Делрей-Бич.
– Знаешь, у меня до сих пор в ушах стоят крики тех, кто там купался и загорал. До сих пор я будто барахтаюсь на этом мелководье и, превозмогая боль, пытаюсь понять, что это такое, и тут облако крови выстреливает, как ядерный гриб, в воду прямо передо мной. Я опускаю взгляд и вижу у себя между ног жуткие глаза этой ёбаной барракуды.
Джон вздрагивает и с горечью фыркает. Барменша немного отползает назад и делает вид, что смотрит телевизор.
Близняшки Уилкс дали согласие на операцию, которую должна провести специальная группа хирургов; те уверены, что смогут разделить сестер.
– Когда я была ими беременна, нам сказали, что можно сделать аборт, – объясняет Джойс Уилкс, – но мы решили, что это не наш вариант. Господь решил, что Аннабель и Эми будут такими, и раз Он так захотел, значит так тому и быть. Потом нам предлагали разделить их, пока они были в младенческом возрасте, но мы тоже отказались. Слишком большой был риск.
Камера зачем-то застревает на Джойс, пока та нервно и принужденно не затягивается сигаретой. После этого идет общий план, и становится видно, что интервью берут на крыльце деревянного дома, по которому любой безошибочно определит в матери близняшек типичную представительницу белого быдла из южных штатов.
Тем не менее близняшки попросили суд и родителей дать согласие на операцию, хотя шансы Эми на благополучный исход едва превышают один к пяти. У Аннабель примерно 82 процента шансов зажить после процедуры разделения нормальной жизнью. Теперь на экране общий план: близняшки идут куда-то вместе, в странной гармонии, движения скоординированы и даже грациозны. Дальше камера выхватывает крупный план Эми.
– Я сознаю риски, – говорит она, – но хочу сделать это ради сестры. Если один из нас может зажить нормальной жизнью, значит такой шанс нельзя упускать.
Черт, очень хочется послушать, но Джону это все до фонаря.
– Двадцатикилограммовая рыбина с остекленевшими глазами повисла у меня на хую, – сокрушается он, поднося «Джек Дэниелс» ко рту и отпивая. – Я купался голый, мы так развлекались с Катрионой, – продолжает он безрадостно. – Она стянула с меня шорты и повесила на буй вместе со своим бикини-топом. А рыбу, наверно, привлекло кольцо, помнишь, кольцо у меня было?
Я замечаю, что барменша отвлеклась от близняшек и заинтересовалась нашим разговором. Я бросаю в ее сторону многозначительный взгляд, и она, присев на корточки, начинает загружать бутылки в холодильник.
– Брось, Джон. – Я кладу руку ему на плечо и глажу по спине.
Он опять смотрит мне прямо в глаза; зубы у него, когда-то ровные и белые, теперь стали выщербленные и желтые.
– Что значит «брось»? Число просмотров на «Ютьюбе» невозможно даже подсчитать. Ты-то у нас герой «Ютьюба», всех порвала. – В его голосе звучит упрек. – А вот мои пятнадцать минут славы совсем другого порядка. Каждый зачуханный школьник планеты Земля считает своим долгом посмотреть в интернете на мое унижение, – ухмыляется он, противно фыркая. – Там видно, как Катриона заходит в кадр, наспех нацепив свой лифчик, а потом просто стоит и ждет, пока не приедут врачи. Знаешь, когда меня повезли в больницу, она даже не села со мной в «скорую». – Он пренебрежительно хмыкнул и снова отпил из стакана.
– Ох, Джон.
Я еще крепче глажу его по спине.
Все так, и я, признаюсь, сама смотрела тот видос. Он очень качественно снят: снимал кто-то а-ля Соренсон из загоравших поблизости, причем не на телефон, а на камеру; вместо того чтобы прийти на помощь, решил понаблюдать. Самое страшное, там слышно, как люди ахают от ужаса, видя, как Джон вылезает из воды с огромной рыбиной, повисшей на гениталиях. По ногам струится кровь, он падает на песок. Рыбина слегка изогнулась, Джон держит ее за голову руками, лицо в профиль, глаза закрыты, рот открыт. Выглядит так, будто он пытается заставить барракуду сделать себе минет.
Член у Джона был довольно большой и красивый, но ему, можно сказать, еще повезло, что он у него «на вырост», а не «напоказ»: сморщился в холодной воде и рыбине меньше досталось. Придерживая барракуду, Джон с мучительной гримасой валится на песок и все твердит: «Бля-а-адь, бля-а-адь».
Женский голос за кадром кричит:
– Помогите ему!
Какой-то парень сообщает собравшимся, как экскурсовод:
– Его рыба укусила, укусила огромная рыбина!
Тут вдруг барракуда начинает биться и извиваться, как крокодил, cхвативший добычу, и отгрызает Джону кусок члена и одно яйцо. Снова крики, кто-то передает Джону полотенце, он, на удивление, не теряет сознание, просто сильно прижимает к себе быстро впитывающее кровь желтое полотенце, лицо перекошено от боли, в глазах жуткий страх. Камера дает крупный план обессиленной рыбы с окровавленным оторванным куском члена в пасти (яйцо, видимо, уже проглочено): ее хвост медленно хлопает по песку, жабры сокращаются, на зрителя смотрят хладнокровные глаза убийцы.
Видос, естественно, набрал кучу просмотров. Намного больше, чем мой.
– Ты знаешь, как выглядит половина члена, одно яйцо и сто шестьдесят три шва на гениталиях? Каково это, когда даже самые несгибаемые шлюхи отскакивают, когда видят этот пиздец? Катриона долго не продержалась. – Он фокусирует печальный и полный надежды взгляд на мне. – Жаль, что я… Жаль, что мы… – Он качает головой, не в состоянии закончить фразу, и, поерзав на стуле, снова вперивается в свой стакан.
Я съеживаюсь и опускаю руку. Мы с Джоном в последние годы трахались время от времени. Иногда этот секс почти перерастал в нечто более серьезное, и вот теперь он смотрит на меня с надеждой, но спать с мужиками из жалости – это для меня реально пройденный этап. Особенно когда половина хозяйства отсутствует. Кроме того, не хочется шлифовать бедолаге его рубцы. Я же никогда не позволяю мужикам ложиться на меня и пыхтеть сверху; сверху могу быть только я, чтобы вобрать в себя весь член и ебать его, ебать. Джон всегда это понимал. Даже Майлз тащился – хотя, надо признать, только из-за своей больной спины, – что мне надо всегда быть сверху. Но Джон… Ох, мне действительно нравилось с ним ебаться. Я с вожделением вспоминаю, как заставляла его кончать из подтянутого, сладкого ствола мне в рот, но теперь от него остался лишь обрубок, и все потому, что какая-то злоебучая отравленная рыбина вдруг проголодалась. Поэтому я извиняюсь и оставляю его один на один со стаканом, а сама отправляюсь привычным маршрутом по Вашингтон-авеню.
