– Слушай, я на следующей неделе заеду и, если добавишь ноль к своим ценам, одну работу куплю. Но не прямо сейчас. А то это будет выглядеть глупо.
Вместо ответа я раскрыла рот.
– Тебе надо амбициознее оценивать работы, это же не хлам какой-то, иначе проще даром отдавать.
Я подумала, что Джейсон шутит, что это опять какой-то подвох и что школьные издевательства из-за романов Рона Тороугуда сейчас начнутся по новой. Поэтому и не сказала никому о нашем разговоре.
Но на следующей неделе он действительно приехал; а цены я формально так и не поменяла, но на всякий случай убрала ценники, оставив их только в каталоге. Алекс и Гэвин Энтвистл были против, Джерри поддержал. Джейсон подошел ко мне – на этот раз он был вместе с какой-то серебристой блондинкой, худой как палка, но миловидной. Он представил ее: Мелани Клемент.
– Я возьму вот эту, – сказал он, глядя на мою самую большую картину «Пустота». – Сколько?
Я собралась с духом и назвала цену, добавив к ней лишний ноль без палочки. Джейсон кивнул, всосав нижнюю губу. Потом спросил про вторую работу, посвящение Мартину и Шору, – «Падение Нового Вавилона». Хотя он вел себя непринужденно, я все равно была потрясена, когда он прямо здесь же подписал мне чек. (И до конца не могла поверить, пока в следующую среду не забрала деньги!) Таким образом, две картины, которые я предлагала по $700 и $900 неделей ранее, ушли за $7000 и $9000. Я должна была ликовать. Вокруг все были в восторге. Для второкурсницы это было совершенно беспрецедентно.
Но вместо восторгов я была страшно напугана. Я едва могла смотреть в глаза Джерри, Алексу, Ким, Аманде, Оливии и всем остальным в нашем лофте, особенно подленькой Андреа, которая, казалось, все время увивается за мной. Естественно, я не могла им сказать, что` именно Джейсон нашептал мне потом, когда мы стояли с ним в углу, потягивая дешевое белое вино, а между нами витали такие флюиды, какие бывают после секса.
– Ты с этими дружками своими больше не выставляйся. – Он с сожалением покачал головой, как просвещенный римский император, который лично против кровавых зрелищ, но вынужден признать, что массам они нравятся. – Они бездари. Всякая ассоциация с ними будет тянуть тебя вниз.
Секунды две у меня было желание закричать: «Да как вы смеете! Это мои друзья!» Но я не стала. Не смогла. Не только потому, что получила одобрение и была опьянена его словами, но и потому, что в глубине души была с ним абсолютно согласна. Друзья были хорошие: эксцентричные, интересные, местами даже прекрасные. Но им не хватало убедительности, всепоглощающей увлеченности своей темой, у них не было ничего, что свидетельствовало бы об их уникальности и артистическом блеске. И даже когда у них получалось сделать что-то достойное, они устраивались поудобнее и эмоционально насыщались этой работой, а их ребяческая благодарность напоминала мне моих миннесотских одноклассников. Эта мысль пришла мне в голову, когда я смотрела на Андреа – худую, с угловатой фигурой и сверкающими зубами, с бокалом вина в руке игриво ошивавшуюся вокруг Джерри. Но не было в ней ни истинного желания, ни внутреннего мотора.
Через несколько недель после всего этого – был конец ноября, холодно, но солнечно, в окно бил утренний свет – мы с Джерри проснулись на нашем матрасе оттого, что кто-то театрально кашлял. Из-за перегородки выглянул Алекс:
– Лина, тебя к телефону.
Еще один коллекционер из Нью-Йорка по имени Донован Саммерли. Сказал, что слышал о приобретениях Джейсона, и спросил, можно ли организовать закрытый показ. Я сказала «конечно» как можно более непринужденно, и через пару дней он приехал и купил еще три работы за $8000, $5000 и $9000.
На этот раз я позволила себе показать миру, как я рада. Джерри же, до сих пор исполненный энтузиазма, вдруг начал выступать с поучениями:
– Продешевили. Чувак наверняка прилетел первым классом из Нью-Йорка и заселился в лучший номер «Дрейка».
После этих заявлений он де-факто стал заведовать всеми моими делами.
– Теперь надо немного остыть, ничего пока больше не продаем. Пусть все устаканится.
Но остывать никто и не собирался. Меня пригласили выставиться в престижной галерее Купер-Мейс в Ниэр-Норт-Сайде. Потом Мелани Клемент – девушка, которая тогда приходила к нам на выставку с Джейсоном Митфордом, – предложила сделать выставку в своей нью-йоркской галерее «ГоуТуИт». Рассказала, что Донован Саммерли и Джейсон любезно согласились дать купленные работы, поэтому выставлено будет все. Выставку назвали «Пустота» – по самой большой работе. Я как-то походя сказала, что очень люблю писателя-фантаста Рона Тороугуда. К моему ужасу, галерея Мелани тут же заказала ему текст для выставочного каталога.
Если я была взбудоражена, то Джерри просто рехнулся. Он к тому моменту уже получил диплом и, когда не бухал, ходил в центр снимать бродяг, ошивавшихся рядом с винными магазинами и ночлежками и клянчивших милостыню у туристов и офисных клерков. Я быстро сообразила: он считал нью-йоркскую выставку насколько моей, настолько же и своей.
Раз на ней будут настоящие коллекционеры, мы решили, что пришло время попытаться продать и остальные работы, а цены пересмотреть в сторону повышения. Поначалу был шок и восторг одновременно: пришел сам Рон Тороугуд. Он ничем не напоминал того усача-волшебника со своих суперобложек и был старше – такой неряшливый, похотливый алкаш, подкатывался сначала ко мне, потом еще к нескольким молоденьким девкам. Джерри подружился с ним: несмотря на снобизм, он любил детективы, триллеры и прочую фантастику. В итоге сильно набравшегося бесплатным бухлом Тороугуда после многочисленных жалоб выпроводили из галереи охранники. Тороугуд сильно разочаровал, но открытие все равно прошло прекрасно. Шизоидная активность Джерри оказалась полезной: он умел общаться с публикой на мероприятиях. Своей добродушной улыбкой он притягивал правильных людей. Он распознавал и сразу начинал нахваливать покупателей и при этом сгонял их куда надо, как пастуший пес, – делал это не в лоб, а дружелюбно, с энтузиазмом и странным образом убедительно. И наоборот: застывшим взглядом психопата он мог заставить людей держаться от себя подальше. Так он отгонял ненужную шелупонь – пьянчуг и жуликов, которых чуял, как чистокровная гончая. И теперь я знаю почему: просто он сам был таким же.
Мы заработали кучу денег, вернее, я заработала. На следующее лето, когда кончилась аренда нашего лофта, мы решили ее продлить, но уже без Алекса, Оливии, Аманды и Ким. Если разобраться, говорил Джерри, «Блю» – это соренсоновский бренд, к тому же мне теперь понадобилось больше места для работы. Мы с Амандой давно стали близкими подругами, но она недолюбливала Джерри. Она встречалась с одним архитектором в Нью-Йорке, часто ездила туда на выходные, или он к ней сюда приезжал, так что наша дружба подостыла. Джерри меня убедил, что она «добропорядочная богатая баба и завидует твоему таланту» и кобыле, мол, без нее только легче. С Ким я продолжала дружить, а Алекс и Оливия были друзьями нам обоим.
Короче, мы понастроили перегородок из гипсокартона: разделили лофт на нормальную спальню, офис и мастерскую для меня, фотостудию для Джерри, накупили в нее новой техники. Но самое главное – выделили большое, светлое пространство с голыми стенами под выставки. «Блю» стала настоящей галереей.
