– Этот человек не смог меня заткнуть и за семнадцать лет совместной жизни. Теперь тем более не получится!
И, схватив Либа за руку, она сдергивает его с места, тащит за собой, и они демонстративно направляются к выходу.
Профессор невозмутим:
– Итак, я приглашаю всех вас приобщиться к мудрости и острому уму Мэтта Флинна и, разумеется, самого мистера Тома Бреннана!
Зал отвечает бурными восторгами, некоторые присутствующие, вслед за отцом, провожают взглядом маму и Либа. Она рывком открывает дверь и выходит, не обернувшись.
– Еще один довольный клиент, – замечает отец в микрофон, и его чуть не перебивает мещанский гогот. – Ну ладно, я вам прочитаю отрывок из нового романа про Мэтта Флинна, который называется «Судный день. План действий».
42
Мэтт Флинн
Мик Догерти знал, чем все это обернется. Всякий раз, когда его дочь Линди приезжала в родной Бостон из своего убежища в Майами, это означало одно – жди беды. Большой беды. Мик встал в лучах проникавшего в комнату солнца, завернулся в халат и, когда затягивающийся пояс сполз под доброе круглое брюхо, ощутил привычный уже укол тревоги. Из гостиной через весь дом просачивались вкрадчивые звуки утренней телепрограммы. Линди уже встала: сидя в кресле в позе лотоса, она смотрела рекламу и ела протеиновый батончик. Она была одета для пробежки: майка, шорты, сброшенные кроссовки «Найк» валялись на ковре. Тонкие ручейки пота на лбу свидетельствовали о недавних физических нагрузках.
Мик посмотрел на дочь, на ее благородное, чуть удлиненное, унаследованное от него лицо, на волнистые каштановые локоны с золотыми прядями. И эти ее глаза – ярко горящие огоньки, которые могли вдруг сфокусироваться на тебе и превратиться в бойницы гнева; вот они непосредственно из маминого арсенала. Ему всегда было сложно не замечать в своей дочери черты Дженни. Сейчас глаза ничего особенного не выражали, и Мика это устраивало; вопросов о личной жизни он старался Линди не задавать.
Она нисколько не изменилась. Все та же оторва, такая же психованная, отпетая потаскуха, как и раньше. Всякому мужику тяжело признать, что его собственная дочь может быть такой. Но суровая правда была в том, что со времен пубертата Линди была не в состоянии устоять перед соблазнами едва ли не каждого встречного воздыхателя или воздыхательницы – разницы она не делала. Хуже того, она сама активно проявляла к ним самый беспутный, хищнический интерес.
Он вспомнил тот ужасный день и привычно содрогнулся: это было очень давно, но травмировало психику и врезалось в память настолько, что сознание всякий раз подкидывало такую яркую и четкую картинку, будто это произошло вчера. Пробежав по парковке позади торговых рядов, он завернул за угол и наткнулся на плотную группу подростков, толпившуюся у начала узкого Г-образного проулка. Пацаны любили здесь тусоваться, и Мик обратил внимание на улюлюканье и напряжение в воздухе. Наверное, дерутся. Как сознательный сотрудник Бостонского полицейского департамента, он подошел к толпе, чтобы разнять драку. Но там была Линди, тогда еще только девятиклассница, она лежала, и ее трахал какой-то пацан, на вид такой юный, что можно было усомниться, есть ли у него яйца! Мик замер на секунду и разразился руганью, не веря своим глазам: дети вокруг него разбежались. Второй его крик эхом разлетелся по парковке, и он расцепил совокуплявшуюся парочку, как двух собак. Испуганный пацаненок смылся, кое-как натянув штаны, а Линди проделала то же самое со своим нижним бельем, потом одернула юбку. Мик, отвернувшись, ждал, пока дочь справится с этой унизительной задачей, после чего рывком поднял ее на ноги и повел с парковки. Пока они шли домой, он буквально сгорал от стыда, но больше всего его поразило, что Линди, придя в себя от первого шока, казалось, совершенно не раскаивается, напротив, она выглядела безразличной и вообще мало озабоченной происходящим.
– Сначала мы просто обнимались, а потом все как-то вышло из-под контроля, – сказала она, почти безучастно пожав плечами.
Мик Догерти хотел было ответить, но посмотрел на профиль дочери. Он был тот же, что и сейчас: гладкий и отсутствующий, и руки так же сложены на груди. Тогда это была еще грудь ребенка, думал он, теперь уже полностью поглощенный образом Линди в праздничном платье перед первым причастием. Неужели это была его дочь? Как такое могло произойти?
И вот она сидела в кресле, смотрела рекламу, а жизнь ее и мысли были для Мика непроницаемы, как и всегда. Ее поведение было еще более непостижимым, если учитывать то воспитание, которое они с Дженни, несмотря на все ее ошибки, дали своему отпрыску. При этом ее сестра и его младшая дочь Джоан работала в зоне военного конфликта в Дарфуре, пытаясь помочь голодающим детям.
Одна дочь пытается спасти мир, другая, кажется, хочет затрахать его до смерти.
Мик давно научился смотреть в лицо неприятным фактам. Несмотря на дисциплину и спортивную подготовку, которую он ей дал, Линди выросла капризной и ненасытной, практически нимфоманкой с замашками психопата. И Мик иногда винил себя в том, что внушил ей это стремление к соперничеству, волю к победе любой ценой.
А что, если она еще и убийца? Артур Роуз был мертв, мертвее всех мертвых, лежал со множественными ранениями на спине в том же проулке, где много лет назад он увидел жестокую сцену совокупления своей дочери. Линди появилась в городе за пару дней до того, как было обнаружено тело. Один раз она публично угрожала Роузу – то была еще одна мрачная история ее бурной жизни. Ясно, что она под подозрением: оперативники из убойного отдела пока сюда не добрались, но доберутся, как пить дать.
Линди подняла взгляд и, едва отметив присутствие Мика, приняла выражение легкого презрения, от которого так и не избавилась с тех подростковых лет. Надеясь завести непринужденный разговор, он спросил, как пробежка, на что Линди с полным безразличием лишь пожала плечами. Однако, несмотря на царившее между ними отчуждение, Майкл Патрик Догерти не мог поверить, что его старшая дочь способна на хладнокровное убийство. Но он знал одного человека, который сможет выяснить наверняка, – это был его старый товарищ из БПД.
Пора было звонить Мэтту Флинну.
43
Комиссия по установлению истины и примирению
Я тихо вскипаю: старый мудак, козел вонючий, блядь; кажется, от его слов меня сейчас разорвет. Периферийным зрением вижу, как Мона поглядывает на меня, и хватаюсь за твердые края сиденья. ПИДАРАС, БЛЯДЬ! Надо отвести его в сторонку и спросить, нахуя было устраивать мне публичное унижение на глазах у бабы, с которой я работаю! Выступление заканчивается вежливой овацией, и старый ублюдок, отвечая на вопросы зала, самодовольно заявляет:
– Я думаю, всякий писатель использует собственный опыт. Это неизбежно.
Что действительно неизбежно, так это то, что я сейчас выскажу этому мудаку все, что о нем думаю. У него нет никакого права использовать меня! Он даже не знает, как все было на самом деле! Когда он наконец заканчивает, я подхожу сбоку к столу для раздачи автографов, к которому уже выстроилась огромная очередь. Мона бежит за мной:
