Фергюсон взял в руку перо и принялся писать. Над его головой торжественно тикали настенные часы.
«Касательно изложенного в Вашем письме от…»
Однако перед глазами у него по-прежнему стоял превратившийся в точку корабль у горизонта, а в ушах все дрожал звук прощальной сирены.
Выпив чаю, Фергюсон поднялся из-за стола и подошел к окну. Да, погода типичная для Молтби. После утреннего дождя воздух пропитан сыростью. Солнце пытается выдавить кривую улыбку, и на плоском небе кое-где наметились голубые просветы. Фергюсон направился к двери, бормоча себе под нос что-то про спички. В холле перед кабинетом он задержался и прислушался. Нет, никто за ним не шел. Он втиснулся в свой старый твидовый пиджак, схватил с вешалки шляпу, взял с подставки любимую трость и вышел на улицу.
Внизу, окутанный дымкой тумана, лежал Молтби. Из труб поднимались струйки дыма, с пляжа под городской набережной доносились крики детей. Фергюсон попытался убедить себя, что он всего лишь хочет прогуляться, подышать свежим воздухом. Но если бы дело было только в этом, он прошелся бы по эспланаде и, возможно, добрался бы до поля для игры в гольф.
Отчего же он решительно двинулся в прямо противоположную сторону?
И пошел он в ту сторону не по ошибке или забывчивости. Фергюсон прекрасно знал, куда идет – прямиком к илистому участку берега у дальнего края бухты. Там было очень тихо, безлюдно. Никаких голосов, которые могли бы его потревожить. После отлива чайки копались в тине, выискивая рыбьи ошметки.
В самом низком месте, под склонившимся к воде деревом лежала яхта. Ну, по крайней мере, эта посудина очертаниями напоминала яхту. В Молтби ее назвали бы прогулочной яхтой. А в свое время это был отличный куттер водоизмещением семь тонн. Правда, он никогда, даже в свои лучшие времена, не был особенно красив: широковат для своей длины, да еще с высокой, довольно уродливой транцевой кормой. Ну и ладно. И все-таки это была яхта, настоящая морская яхта, а не просто несколько сколоченных вместе досок, лишь бы получилась красивая форма, – на таких, покрашенных в белый цвет с небесно-голубой ватерлинией прогулочных «яхтах» катаются в тихие вечера, не выходя за пределы бухты.
Фергюсон провел ладонями по бортам. Потом достал из кармана перочинный нож и поковырял дерево. Лицо его медленно осветила улыбка. Вообще, улыбался он редко.
– Крепкая, – тихо сказал он. – Еще послужит.
Он поглядел на полустертые золотые буквы на корме: «Adieu Sagesse».
Вспомнил, как купил ее десять лет назад: прежний владелец умер от гриппа. Странноватый был человек. Француз, неизвестно откуда здесь взявшийся. Приплыл однажды вечером в Молтби на этой самой яхте, а две недели спустя его нашли в каюте – уже при смерти. Странный малый! Похоже, у него были не все дома. Фергюсон купил лодку считай что задаром.
Откуда приплыл француз – так и осталось неизвестно, яхта не была зарегистрирована. У Фергюсона регистрация заняла не больше получаса – переговорил с начальством в порту, и все дела. И зачем он ее купил? Никто не мог понять. Да он и сам толком не понимал. Ему никогда не хватало смелости выйти на ней в море, и она так и провалялась здесь, в грязи, целых десять лет.
– Ну не дурь ли это? – восклицала миссис Фергюсон. – Купить старое корыто! Ты станешь посмешищем в яхт-клубе. Хоть бы о дочках подумал! Ну и что ты собираешься с этой развалюхой делать, раз уж купил?
Супруг ничего не отвечал. Просто стоял и чесал в затылке. Никакого вразумительного объяснения он предложить не мог. Да, поддался порыву, и вот теперь пожалуйста. Что-то шептало ему: «Купи да купи – на всякий случай!» – словно сирены его соблазняли.
Десять лет его яхта провалялась на берегу. «Adieu Sagesse»! Фергюсон искоса поглядел на нее и глубоко вздохнул. В эту минуту он был похож на большого бездомного пса.
Кто-то приближался к нему по пляжу, увязая в топком иле. Вот обогнул дерево, и стало видно – это Сэм, ловец крабов. Они улыбнулись друг другу, как заговорщики.
– Добрый вечер, Сэм!
– Добрый, сэр…
Старик Фергюсон закурил. Сэм прокашлялся и сплюнул, прикрыв ладонью рот.
– Вот пришел взглянуть на яхту, Сэм. Похоже, она еще крепкая, словно и не провалялась здесь столько лет. Я проверил, поковырял ножом.
Сэм погладил бороду и подмигнул.
– А что ей сделается, сэр? Ничего не сделается. Покрасить – и хоть завтра в море.
Они молча покурили.
– На ней хоть бы и в Америку доплыть можно. Ей-богу, я бы доплыл, и ни ведра воды бы не зачерпнул, – хвастливо заявил Сэм. – Вы гляньте, какая широкая. На шпангоут гляньте. Сейчас таких уже не делают, разучились…
Снова помолчали. Потом Фергюсон сказал:
– У меня есть ключ. Давай залезем внутрь и посмотрим что и как. – И оглянулся, словно провинившийся школьник.
Они забрались по шаткому, обросшему водорослями канатному трапу на голую палубу. Фергюсон топнул пару раз ногой.
– Твердая, как скала, – сказал он.
Сэм вонзил нож в мачту.
– Хороший рангоут, – кивнул он. – Отчистить только надо и лаком покрыть.
Совместными усилиями они подняли тяжелый грязный парус, прикрывавший люк. Спустились в кокпит, и Фергюсон вытащил из кармана ключ.
Дверца отворилась не сразу, со скрипом и стоном. Они с нетерпением сошли вниз – сходной трап вел в каюту: две койки по бокам и шаткий столик посередине. Фергюсон заглянул в ящики и шкафчики для посуды, а Сэм тем временем поднял пыльный световой люк. Иногда они перебрасывались короткими фразами, не ожидая ответа на свои слова.
– Смотри-ка, не отсырела. А сколько лет пролежала!
– И места вдоволь. По мне, уж лучше на ней, чем на ихних ланерах.
Перед каютой находился крошечный камбуз, он же кладовка, а рядом – гальюн. Дальше – рубка и большой рундук.
Они заглянули повсюду, и каждый что-то бормотал про себя, ощупывая дрожащими от любопытства пальцами все, что попадалось под руку. Потом уселись рядышком на одной из коек. Сэм обнаружил под столом сундук со старыми картами и принялся их изучать, задумчиво сунув в рот грязный палец.
– Как ты думаешь, сколько времени понадобится, чтобы привести ее в порядок? – вполголоса спросил Фергюсон, испытующе посматривая на товарища и в то же время избегая встречаться с ним взглядом.
Сэм рассудительно кашлянул.
– Да нечего тут долго возиться, по-моему. Мачту отдраить да палубу. Покрасить все. А такелаж лежит целехонький. Я видел – у Стивена на чердаке. Мигом оснастим. Я сам займусь, как нечего делать. – И он с шумом прочистил нос.
Фергюсон с деланым равнодушием засвистал. Потом поднялся и вышел на палубу. Они прикрыли световой люк, заперли дверь, снова заложили сходной люк потрепанным парусом. Сойдя на сушу, еще какое-то время стояли и смотрели на яхту. Солнце закатилось за холм. Прилив надвигался, волны накатывали на топкий берег. В воде плясали золотые пятна, и даже воздух, казалось, был весь заполнен сверканием.
