– Капитан свидетельствует свое почтение, джентльмены. Желаете ли вы воспользоваться эскортом? – спросил старший.
– Что за чертовщина! – закричал один из наших, но я, выругавшись, приказал ему молчать, а сам склонился над бортом, заслоняясь ладонью от света фонаря.
– Кто вы? – спросил я.
– Лейтенант Артур Майлдмей, к вашим услугам, сэр, – отозвался старший.
Клянусь, в его интонации не было ничего иностранного, но мое внимание снова привлекли непривычные обороты речи. На флоте никто не станет так говорить. Конечно, Адмиралтейство могло купить финский барк и вооружить его, как сделал фон Люкнер
[28]
во время предыдущей войны, однако такое предположение выглядело уж совсем неправдоподобно.
– Вы под камуфляжем? – спросил я.
– Прошу прощения? – ответил он несколько удивленно.
Похоже, он не так хорошо владел английским, как мне показалось вначале. Я снова нащупал револьвер.
– Не собираетесь ли вы, часом, сделать из меня дурака? – бросил я язвительно.
– Никоим образом. Повторяю: капитан свидетельствует свое почтение. Вы дали понять, что враг находится в непосредственной близости, и мне поручено предложить вам защиту. У нас приказ сопровождать до безопасного порта всякое торговое судно, какое встретится на нашем пути.
– Кто отдал приказ? – спросил я.
– Его величество король Георг
[29]
, разумеется, – последовал ответ.
Пожалуй, именно в ту минуту у меня по спине впервые пробежал странный холодок. Помню, я судорожно сглотнул. В горле пересохло, и я не сразу сумел ответить. Я оглядел столпившуюся вокруг команду: лица у всех были совершенно обалдевшие.
– Слыхали? Приказ короля… – растерянно произнес кто-то позади меня и осекся.
Меня тронул за плечо Картер.
– Гони их прочь, – шепнул он. – Что-то здесь не так, это ловушка.
Матрос на гичке, привстав, поднял фонарь, и мне в лицо ударил яркий свет. Молодой лейтенант перешагнул банку и забрал у него фонарь.
– Если вы изволите сомневаться, то почему бы не взойти к нам на борт и самому не потолковать с капитаном? – предложил он.
Лица его я по-прежнему не видел, различал только что-то вроде плаща на плечах и длинную тонкую руку, державшую фонарь. От слепящего света у меня так защипало в глазах, что в первый момент я не мог ни говорить, ни думать, а потом, к собственному удивлению, услышал свой ответ:
– Согласен, освободите мне место в шлюпке.
Картер схватил меня за руку:
– Ты спятил. Тебе нельзя покидать корабль.
Непонятно почему заупрямившись, я оттолкнул его ладонь. Во мне созрела решимость.
– Передаю командование тебе, Картер. Я ненадолго. Да пусти же, дурья твоя башка!
Я распорядился выкинуть за борт веревочную лестницу и страшно разозлился, заметив, как пялятся на меня выполнявшие мой приказ болваны. Мной завладело бесшабашное настроение, какое бывает у подвыпивших, и я подумал, что это не иначе как следствие недосыпания – все-таки я уже третьи сутки не смыкал глаз.
Неловко спрыгнув в гичку, я занял место на корме рядом с лейтенантом. Матросы взялись за весла, шлюпка поплыла к барку. Клейкая духота уступила место лютому холоду. Подняв воротник шинели, я попытался разглядеть своего спутника, но шлюпку окутывала непроглядная тьма, и черты расплывались.
Я ощупал сиденье под собой. Оно было холодным как лед, и я спрятал пальцы поглубже в карманы. Стужа подбиралась к самым костям, даже теплая шинель не спасала. Зубы выбивали безостановочную дробь. Прямо передо мной сидел гребец – здоровенный как бык детина с могучими плечами; из закатанных выше локтя рукавов торчали голые руки. Он негромко что-то насвистывал сквозь зубы.
– Ты что же, нисколько не мерзнешь? – спросил я.
Он не ответил, и я подался вперед, чтобы заглянуть ему в лицо. Он смотрел словно бы сквозь меня и знай себе насвистывал. Глубоко посаженные глаза смотрели как будто из глубины черепа; широкие скулы сильно выдавались вперед. Голову прикрывала шляпа наподобие цилиндра, черная и лоснящаяся.
– Слушай, – я похлопал его по колену, – нечего делать из меня дурака.
Лейтенант (так, во всяком случае, он сам себя представил) поднялся на ноги.
– Эй, на корабле! – крикнул он, сложив руки рупором.
Задрав голову, я убедился, что над нами уже нависает высокий борт барка. На фальшборте вспыхнул фонарь, и снова меня ослепил неприятный желтый свет.
Лейтенант стал проворно взбираться по лестнице, я поспешил следом, с трудом переводя дух: студеный воздух тисками сдавливал горло. На палубе я замешкался. В боку саднило, словно меня лягнула лошадь. В неверном, мерцающем свете фонарей я увидел, что это вовсе не финский барк с грузом леса и не порожний балкер
[30]
, а вооруженный до зубов рейдер. Палубы были очищены для ведения боя, матросы наизготове стояли по местам. Кругом царила тревога: беготня, крики; на носу кто-то высоким голосом отдавал команды. Воздух застилала дымная пелена, в ноздри бил затхлый запах, и ко всему этому добавлялся непонятный промозглый холод.
– Что происходит? – крикнул я. – Что это за шутки?
Ответа не последовало. Мимо проносились матросы, перебрасывались на ходу какими-то репликами, пересмеивались. Потом промелькнул парнишка лет тринадцати в синей курточке и длинных белых брюках, а по соседству со мной склонился над пушкой крупный бородач в полосатой вязаной шапочке, похожий телосложением на давешнего гребца. Средь шума и гама снова резко свистнула боцманская дудка. Обернувшись, я увидел, что на корму бежит, толкаясь, целая босоногая толпа. В руках у многих сверкала сталь.
– Капитан вас примет. Не соизволите ли пройти на корму? – пригласил лейтенант.
Злой и растерянный, я последовал за ним. Картер был прав, меня одурачили. Однако же, пробираясь вслед за лейтенантом по палубе, я слышал английскую речь и странные, непривычные, но все же английские ругательства.
За дверью юта еще сильнее завоняло плесенью. Сделалось совсем темно. Прищурившись, я обнаружил, что стою перед большой каютой, которую освещал единственный мерцающий фонарь. В центре находился длинный стол, за ним, на диковинном стуле с высокой спинкой, сидел человек. Позади них стояли еще трое или четверо, но свет падал на лицо только сидевшему. Он был очень худ и бледен, с пепельно-седыми волосами. Судя по черной нашлепке, капитан потерял один глаз, но другой пронизывал меня с той холодной деловитостью, какая свойственна людям занятым, не привыкшим попусту терять время.
