Бет смогла следить за дипломатической катастрофой с помощью бородатого бродяги, видимо устраивающегося на ночлег на площади. Он подошел, представился Виктором и назначил себя переводчиком. Бродяга съежился подле нее, опершись о стену магазина, завернувшись в потертый спальный мешок. Линялая буденовка с серпом и молотом прикрывала едва ли десятую часть его косм. Он внимательно следил за сигналами стеклянного мужчины, а потом громко переводил на английский, что оказалось вдвойне полезно, потому что уличный принц, как выяснилось, и сам не слишком хорошо говорил на языке Белолампового народа.
Ламповый человек выпрямился и сверкнул сентенцией.
– Мы не оставить белизну наших районов, – прохрипел Виктор с густым черноморским акцентом, и Фил закатил глаза.
Бет склонилась к Виктору. Он пах мокрой псиной и мочой.
– Эй, Виктор, – начала она, – как это вы умудряетесь говорить на их языке, если даже он не может? – она кивнула на тощего мальчика, бросившего свое копье на брусчатку, словно выведенный из себя теннисист.
Бродяга поднял на нее слезящиеся, затуманенные глаза:
– Язык Белосветных довольно прост. Любой дурак мочь выучить. – Он выудил из своего спальника бутылку с прозрачной жидкостью и откупорил ее. От поднимающихся из нее паров у Бет перехватило дыхание.
– Я приехать сюда из Санкт-Петербурга, знаешь ли. И выучить английский – если ты выучить английский, то выучишь что угодно, – пробурчал он. – Английский – прибабахнутый язык. Вообще бессмысленный.
В это время стоящий посреди площади Фил старался быть милым. Он по-дружески закинул руку на плечо Люсьена, быстро бормоча, но стеклянный мужчина лишь единожды ярко блеснул и, скрестив руки, отвернулся.
– Хочешь, переведу, брат? – выкрикнул Виктор.
– Думаю, смысл я уловил, спасибо, – вздохнул Фил.
Виктор добродушно кивнул и откинулся в спальнике. Он предложил Бет бутылку, и девушка воззрилась на нее, воображая, для очистки какой части автомобильного двигателя она предназначалась.
– Пасиб, я пас, – сказала она. – Виктор, не хочу показаться грубой или типа того, но вы не… особенный, правда?
Виктор нахмурился, напрягая мускулистое, татуированное предплечье:
– А че, в Ленинграде я выжимать две сотни кило для Советской Олимпийской сборной, – заявил он. – Считаться за «особенно», а?
– Ага, очень круто – две сотни, не шутите? Но я имела в виду: вы ведь человек, правда? Нормальный чувак?
Он кивнул, и ее захлестнуло облегчение. Это казалось слабой, но гарантией ее вменяемости.
– А вам не кажется, что это странно? Немые стеклянные люди? Я имею в виду, вам никогда не хотелось об этом кому-нибудь рассказать?
Виктор пожал плечами:
– А че рассказать-то? Все ж это не настоящее: я либо надрамшись, либо двинумшись. Мой отец отдамши концы в психушке – протестовать против Хрущева. Я че, хотеть отправиться за ним? Нет, не хотеть, так что просто следить, чтобы не протрезветь. Хлебнуть достаточно этой штуки, и смочь объяснить, все, что угодно. – Он приподнял свою бутылку, салютуя. – Твое здоровье!
– Я настоящая, – запротестовала Бет.
– Возможно, но ты тоже все это видеть, значит, тоже пьяная или с катушек слететь. – он усмехнулся и похлопал девушку по плечу. – Это не значит, что я тебя не нравиться. Я нравиться тебя так же, как и более симпатичных нормальных девушек.
В центре площади Фил развернулся обратно к Люсьену и торжествующе заявил:
– Не забывай: это я вел для вас те переговоры, я и Гаттергласс. Вы должны мне. Если бы не я, эти улицы до сих пор оставались бы за Янтарными.
На лице Белосветного Старейшины нарисовалась усмешка, заметная, даже несмотря на свет, исходящий от его стеклянного мозга. Он сложил руки и высветил свой ответ.
– Он говорить, – прокричал Виктор, – что соглашение, который ты толковать, угнетать его и его народ. Оскорблять достоинство Белосветовой расы. Заключать их в мерзком крошечном гетто в центре города.
– Господи Иисусе! – недоверчиво хмыкнула Бет. – Минуту назад это «мерзкое крошечное гетто» было «святилищем его чистоты»!
– Две стороны одной медали, – пробормотал Фил, стрельнув в девушку взглядом, говорящим: «Отлично сказано. Не очень-то ты помогаешь. Ряди всего святого, заткнись».
– Гетто позорить их, – объявил Виктор, когда Люсьен замигал, – носителей белого света, которые мочь проследить свою родословную от самих Святых Газовых ламп.
– Пресвятая река! Вы НЕ газовые лампы! – гаркнул Фил на Люсьена. Ни в одном из вас нет ни капли крови чертовых Духопаров. Вы считаете себя святыми только потому, что на пол-оттенка светлее? Темза! Вы сделаны из металла, стекла и электричества, как и Натриитки… – он затих с широко распахнутыми глазами, понимая, что совершил ужасную глупость.
Люсьен напустился на Фила, выражая глубочайшую обиду:
– Как сметь ты сравнивать нас с Янтарными, грязными позорнолампами! – переводил Виктор его яростные всполохи. – Конечно, все мы знаем, как ты их обожать – как заигрывать с их маленькой принцесской.
– Просто потому, что вы никогда не заигрываете ни с кем, кроме собственной правой руки, – еле слышно прошептала Бет.
Все замерли и уставились прямо на нее: дюжина пылающих лиц и Фил, его потрясенные глаза казались двумя светлыми островками на грязном лице. Только тогда Бет поняла, что Ламповые люди глухи; Фил мог как угодно громко кричать, но они читали слова по его губам. Все на площади могли ее видеть – а значит, все поняли, что она только что сказала.
Бет облизнула растрескавшиеся губы. Горло ее пересохло, и девушка вспыхнула от смущения. Люсьен с издевкой глядел на нее, и Бет почувствовала неприязнь к нудному стеклянному бюрократу, вырывающуюся из нее, словно пар.
Люсьен сделал рукой несколько покровительственных жестов, и Виктор вздрогнул, переводя вспышки, адресованные девушке.
– Тогда идти сюда, мясная девчонка. Если у тебя есть, что сказать…
Взгляд, посланный ей Филом, мог бы расколоть кирпич, но Бет скорее выпила бы свои краски, чем позволила кому-то так с собой разговаривать.
Девушка встала и оправила толстовку с капюшоном:
– Ну, ладно, – пробормотала она и пошла в центр площади.
Белосветные отшатывались, когда она проходила мимо них.
– Не волнуйтесь, – проворчала она. – Я к вам не как девушка, просто поговорить.
Достигнув середины внутреннего дворика, она остановилась. Фил уставился на упершую руки в боки девушку, словно на оголенный провод. У нее были мысли, что сказать, – немного сумасшедшие, но если они не желали слушать Фила, потому что считали, будто он засланный казачок, может, – а почему нет? – они выслушают кого-то со стороны. Даже если она и была всего лишь мясной девчонкой.
