– Ого, – вырвалось у Фила.
Сквозь деревья просочился какой-то звук: волнение, уничтожающее тишину. Бет различила крики и хруст веток под бегущими ногами. Над головой завихрился воздух, взбиваемый тяжелыми каменными крыльями.
Фил упал на корточки, утягивая за собой Бет. Мгновение Бет была уверена, что их застукали, и ее накрыла горячая волна смущения, мгновенно остуженная осознанием, что, скорее всего, их атаковали. Она подняла голову и, напрягая свои новые, обостренные чувства, прислушалась, ища врага.
А потом сквозь удары крыльев услышала голос Иезекииля, звенящий снова и снова с евангельской радостью:
– Это Кошки! Филиус, выходи быстрее, это Флотилиях Кошки здесь!
Фил перестал шарить по подлеску в поисках одежды и обернулся к Бет, застенчиво разводя руками, но она перебила его прежде, чем он заговорил:
– Потом, – сказала она, подрагивая от смеси облегчения и ноющего разочарования и предвкушения, от которого коленки казались развязавшимися узлами. – Я знаю.
Четыре гибких кошачьих силуэта брели по траве, прокладывая извилистую и таинственную, как все кошачьи тропы, дорожку. Тротуарные Монахи, Ламповый народ и Каменники в восхищении отступили назад, пока четвероногие легенды протискивались сквозь их ряды, властно подергивая хвостами.
Над разношерстной армией прокатились вышептываемые имена, как ветерок через камыши, имена из никогда не позабытых историй:
Кранбурн, Герольд.
Вандл, Ведущий в мечту.
Тайберн
[8]
, — испуганно шептали они, – Палач. – Черный Кот, проходя мимо, оскалился.
Флотилия…
Флотилия!
Время от времени одна из Кошек останавливалась, потягивалась и терлась о чьи-нибудь ноги; счастливчик тут же впадал в религиозный экстаз.
Фил двинулся через беспорядочную толпу на поляну, где кружили Кошки. Долю секунды спустя, Бет помчалась вслед за ним, натягивая толстовку через голову и обнаруживая, что перепутала зад и перед. Отодвинув капюшон с глаз, она увидела, как Фил опускается на колени.
Облезлая полосатая кошка, стоящая во главе группы, вскочила к нему на руки.
– Флотилия, – прошептал он. – Флотилия – дорогая Темза, как же ты нам нужна! Полосатая замурлыкала в ответ, громко, как мотоцикл.
Другие Кошки, черная, черная с белым и серая персидская с порванным ухом, катались по траве, гоняя солнечных зайчиков, сыплющихся с кожи Белосветных. Перс сел, заложил заднюю лапу за голову и начисто вылизался размашистыми движениями ярко-розового языка.
– Гм, Фил, – пробормотала Бет, наблюдая за странноватым кошачьим воинством с нарастающим беспокойством, – разве это не просто, ну, ты знаешь… кошки?
Парень не ответил, но возмущенный голос из бронзового летчика-истребителя Второй мировой выкрикнул:
– Богохульство!
Бет проигнорировала его, следя за пристальным взглядом Фила. Он смотрел мимо Флотилии, мимо нетерпеливых солдат, силясь разглядеть что-то в темноте. Бет знала, что он высматривал: мерцание обширных юбок речной воды, улыбку зубов – церковных шпилей, руки, что были колыбелью легендарного Великого пожара. Он искал признак присутствия той, кого четвероногие телохранители должны защищать.
Но сколько бы они не всматривались в сгущающиеся над парком Баттерси сумерки, в ответ глядела лишь темнота.
Глава 34
Пол Брэдли стоял на неиспользуемой дороге и таращился на стены заброшенного туннеля. Рот его был суше кирпичной пыли, витающей в воздухе. Он бегал от картины к картине, улица за улицей, прочесывая стены, телефонные будки, доски объявлений – все, что Бет могла использовать в качестве импровизированных холстов. Зная стиль дочери, он мог мгновенно определить, ей ли принадлежит граффити.
Он следовал за бегущим страусом здесь, за танцором фламенко в черной шляпе там – их были сотни, всегда наполовину спрятавшихся, кокетливо торчащих из-за кустов или посаженных за решетки сливов. Число рисунков потрясало.
Пол удивился уколу наполнившей его ревности: сколько времени его дочь, должно быть, потратила, рисуя эти картины, а потом посмеялся над собой: «А что? Разве ты в то время требовал ее внимания?»
Выдохшийся и обессиленный, он вошел в состояние, подобное диссоциативной фуге, вывернутой наизнанку: обращал внимание на крышки каждого люка, на тонкие тени, отбрасываемые голыми ветвями каждого дерева. Картины Бет прятались в случайном нагромождении множества граффити, которыми пестрело Хакни, как кодовые слова, зашифрованные в тексте, но теперь он знал, как расшифровать ее. Были места, где рисунков было больше, места, где мистер Брэдли чувствовал ее присутствие более остро, и он следовал за этими ощущениями, как пилигрим.
В конце концов след оборвался у огороженной заброшенной железной дороги. Он вплел пальцы в проволочные петли и тупо уставился на рельсы, исчезающие в туннеле под шоссе, когда заметил, что на одном из камней между шпал нарисован крошечный черный кролик, ныряющий в норку.
Пол улыбнулся, втиснул мысок ботинка в забор и начал подниматься.
В туннеле он нашел рабочий фонарик. Включив его и увидев картины, он покачнулся – сколько фрагментов памяти Бет, – но ни один из них ничего для него не значил. В эти мгновения паники между ними словно бы раскинулось невообразимое расстояние…
Он вспомнил, как переживал, что дочь поздно научилась говорить, лежа без сна и представляя, что она выросла, но по-прежнему лепечет, как младенец, пытаясь понять, как быть, если он не сможет даже поговорить с нею. Мэриэнн посмеялась над ним, но страх казался таким осязаемым.
А теперь здесь, на стенах этого странного пустого туннеля, было изображено столько насилия, как будто Бет выплеснула весь гнев на кирпичи. Тут был атакующий черный бык, там – змея, обвившаяся вокруг кларнета, скелеты, звезды и бабочки, танцующие средь горных хребтов, и…
Мэриэнн.
Пол тяжело выдохнул, как будто его ударили. Мэриэнн, его жена, мать Бет, появлялась снова и снова, размытая и бледная, словно призрак.
Остальные граффити были садом ярких неоновых фантазий, и затесавшиеся среди них белые меловые линии, возрождающие Мэриэнн к жизни, были настолько невзрачными, что он едва не проглядел ее – он никогда бы не поверил в это, но он ее проглядел.
Мужчина снова посмотрел на сражающихся животных, летающие планеты, солдат и чудовищ, и на этот раз увидел битвы, в которых сражалась Бет, мир, в который она сбежала, и память, запечатленную в мелу, живущую в нем.
Он сунул руку в карман куртки, и пальцы коснулись бумаги, и он вытащил мятую книжку в мягкой обложке. Да, он понял.
