Бьольв спустил ноги на пол и встал. Не обуваясь, неслышно скользнул к выходу из дружинной избы. Прошел через пустой и темный двор, пошарил под навесом воеводской избы. Вот она лежит! Так и есть – за шумом ссоры никто не вспомнил, что ее нужно было заменить!
Еще через несколько мгновений Бьольв вновь очутился под навесом с рогатиной в руке, но уже с другой. Свою добычу он унес к кузне и положил у задней стены, чтобы никому на глаза не попалась. До рассвета оставалось всего ничего…
* * *
На белой заре дружина Логи-Хакона, успевшая за ночь собраться в дорогу, стала выходить и выводить лошадей. Дозорный десяток открыл ворота, и Логи-Хакон на своем рыжем коне первым выехал из городка. На тихую избу Свенгельда он лишь бросил беглый взгляд. Стыдно было уезжать, как выгнанный из дому бродяга, не оправдав надежд старшего брата… Впрочем, было бы стыдно, если бы он твердо верил, что знает, в чем те надежды заключались. Однако сомнение, зароненное вчера вечером, за ночь только разрослось. Гнев и негодование заливали душу: собственный брат пытался использовать его, будто клинок, которому не сообщают, кого и почему владелец хочет лишить жизни! И чтобы не выглядеть дураком в своих и чужих глазах, стоит поскорее в этом разобраться.
В опустевшей гостевой избе стояла, прислоненная к столбу напротив входа, старая рогатина с полустертыми рунами на древке.
* * *
Встав наутро, Свенгельд ни словом не упомянул, что здесь недавно был какой-то Хакон, сын Ульва. Однако отменить выезд на лов и не подумал. Напротив, он собирался с оживлением и охотой: засиделся, пора поразмяться! Пора показать этим жеребятам, каков старый конь!
Соколина всегда любила ездить на лов. Отец разрешал ей сопровождать ловцов, еще когда девочку не сажали в седло и ее брал к себе на лошадь кто-нибудь из отроков, и с тех пор эти дни бывали для нее самыми яркими и счастливыми. Даже если ей не удавалось ничего особенного подстрелить, она наслаждалась общей возбужденностью, лаем псов, криками кличан, азартом и духом состязания. Нравилось и скакать по лесу, и рассматривать добычу, и вечером сидеть на пиру, где усталые, но довольные кмети смеются, хвалятся и поддразнивают друг друга.
Но сегодня она села на Аранку, едва замечая обычную суету. Все ее мысли были во вчерашнем дне и особенно вечере. Отец ничего не сказал ей о последнем свидании с Хаконом, лишь пару раз она поймала на себе его насмешливый взгляд. Да неужели он подумал, что она и впрямь влюбилась! Но даже опровергнуть это воображаемое обвинение Соколина не смела: было стыдно об этом заговаривать. Поэтому она выехала со двора, едва замечая и прочих ловцов, и взгляды, которые отроки бросали на ее ноги в стременах, высовывающиеся из-под подола почти по колено.
На ногах были новые высокие чулки, связанные из пряжи, выкрашенной в красный цвет. Подарок рукодельницы Предславы. Натягивая их, Соколина сообразила, что ведь Предслава еще ничего не знает, и послала Осинку в Коростень – рассказать все как было. Пусть подруга успокоится: ее драгоценный мордебро… модирбродир… или как его там, вуй, короче, уехал в целости домой, то есть в Киев, и ничего ему больше не угрожает.
Под кручами Коростеня Свенгельда ждал со своими людьми князь Володислав. Поклонившись с седла воеводе и кивнув его дочери, он продолжал шарить глазами по толпе ловцов.
– Будь жив, воевода! А где же… гость ваш? – крикнул он наконец Свенгельду. – Проспал, ли? Поедем или будем ждать?
– Ждать не будем, – хмыкнул Свенгельд. – Проспал, значит, проспал.
– Может, еще догонит?
– Может, и догонит! – Свенгельд захохотал и пустил коня вскачь.
Видно, и его не тянуло рассказывать, как постыдно закончилось его знакомство с младшим братом киевского князя. А ведь мало какое известие сейчас порадовало бы Володислава больше этого!
Растянувшись длинной вереницей по тропам – сперва вдоль реки, потом через лес, поля, луга и лядины, – обе дружины ехали довольно долго. Путь их лежал к охотничьим угодьям коростеньских князей, куда они пригласили киевского гостя, а отправились в итоге без него. Правда, не сказать, чтобы Володислава это огорчало. Он был ловким и лихим всадником: в седле его небольшой рост был почти не заметен, он приобретал величавость осанки, которой ему не хватало на земле. Он ехал во главе дружины, далеко от Соколины, но порой оглядывался, пытаясь найти в строю ее платье, крашенное дубовой корой и крушиной в цвет темного вересового меда.
Ее тоже не тянуло на разговоры. Несколько раз она оглядывалась – не ожидая, конечно, что Логи-Хакон и правда их догонит, но желая убедиться, что этого не произошло. Сколько ни уговаривала себя, что он с белой зари едет совсем в другую сторону и сейчас уже так далеко, что его можно навсегда выкинуть из головы, – тем не менее ей казалось, будто он где-то совсем рядом, за плечом. Сейчас она с изумлением припоминала, что там, за углом гостевой избы, они с ним чуть ли не обнимались на глазах у отца – а когда все это происходило, она вовсе этого не замечала!
Мысленно оглядываясь назад, вспоминая его напряженный, встревоженный взгляд, она вдруг с опозданием на день разглядела в нем живого человека, а не просто нечто в красной рубахе и очень гордое собой. И именно сейчас, когда забыть о Хаконе, сыне Ульва, было самым лучшим и разумным, она не могла отделаться от мыслей о нем и даже едва замечала, где находится. Почему-то его отъезд стал огорчать ее, будто утрата чего-то важного и даже дорогого… Грустно было осознавать, что, вернувшись домой, она больше не увидит его красную рубаху и рыжую голову – ни во дворе, ни в гриднице, ни на луговине возле Коростеня, где он почти каждый день гулял с Предславой и ее детьми. Сейчас Соколина вдруг пожалела, что не выходила к ним.
Но постепенно прекрасный летний день и скачка отвлекли ее от грустных мыслей. Эти угодья она уже знала: Володислав приглашал Свенгельда сюда на лов каждый год. Чащи, кое-где прорезанные руслами небольших речек, изобиловали дубравами и прочим лиственным разнолесьем. Ловища менялись часто: какие-то участки леса вырубались и сжигались под пашню, какие-то поля после нескольких лет использования оказывались заброшены и постепенно зарастали лесом. Здесь охотно паслась копытная дичь: косули, лоси, олени объедали кусты и молодые деревца, которыми зарастали покинутые пашни.
Сейчас Володислав привел их как раз на свежую лядину, которая еще прошлой весной засевалась. Теперь она поросла сорняками, но была еще легко проходима и давала нужное для лова свободное пространство.
Когда подъехали, вдали уже слышался шум и перекличка рогов. Кличане, из числа жителей окрестных весей, шли широким полукольцом, охватив большой участок: трубили в рога, орали, били палками по деревьям и старались произвести как можно больше шума. Напуганное зверье гнали на поляну, где ожидали ловцы.
Едва успели расположиться, как по веткам побежали белки, а по траве – первые зайцы. Отроки стреляли по ним, состязаясь друг с другом, Соколина тоже застрелила одного, не сходя с кобылы. Довольный Ранота подал ей добычу, чтобы повесила к седлу.
