Сегодня ей помогла удача – один раз можно одолеть и наскоком. Но если Киев затрясет не шутя, своим двором она не справится. Надо искать союзников среди бояр. В прежние годы, если в отсутствие Ингвара возникали затруднения, рядом всегда был Мистина – уверенный, решительный, всегда знающий, что делать и готовый посмеяться над бедами. И вот ей пришлось защищать его самого!
– И надо им всем объяснить, – сказала она Бране, войдя в свою избу и взяв дочь у Скрябки, кормилицы. – Чем меньше они сейчас взбудоражат Деревлянь, тем легче там будет следующему посаднику. Они же пока не знают, кто следующий? Вот пусть и сидят тихо, чтоб себе не навредить!
* * *
Когда Соколина открыла глаза на следующее утро после лова, рядом с ней сидела Предслава. В полудреме в полутьме избы вдруг мелькнуло воспоминание: ей всего три-четыре года, и она болеет – тошнит от любой еды, а рядом сидит мать с горшочком теплого отвара и поит ее…
Да нет, вроде не тошнит. Хотя голова болит… и нос не дышит. И вообще она уже взрослая, она не болеет, она упала с Аранки… в лесу… Вчера? Или раньше?
– Когда это было? – прогундосила Соколина.
– Что? – Предслава вздрогнула, вроде бы удивившись вопросу, и наклонилась к ней.
– Когда я упала? Вчера?
– Вчера, – Предслава кивнула.
Даже в полутьме Соколина разобрала, что вид у княгини подавленный.
– Аранка не виновата! – спохватилась Соколина. Эта мысль тревожила ее даже во сне. – Отец знает, что она не виновата? Она шла прекрасно, там была ветка, и она наткнулась… Отцу сказали, что она не виновата? А то он решит ее продать…
– Никто ее не продаст, – заверила Предслава и положила руку на плечо привставшей Соколины, побуждая лечь. – Лежи спокойно. Поправляйся. На вот тебе.
Горшок с теплым питьем у нее тоже был под рукой, стоял у печки. Соколина отпила, но не поняла, что это, она не ощущала ни запаха, ни вкуса.
– Брусничный лист, – пояснила Предслава. – Кашу будешь?
Есть Соколине не хотелось.
– А отец ел? – Она оглянулась в сторону стола, но тот был совершенно пуст и чист, как будто им не пользовались со вчерашнего дня.
– Нет, – вздохнула Предслава.
– Так я его подожду.
– Не надо его ждать. Он уж не станет есть…
Предслава произнесла это как-то странно. В голосе ее отчетливо звучало не произнесенное «никогда не станет».
– Это почему? – насторожилась Соколина.
– Боги услышали его.
– Что?
– Помнишь, ты сама мне рассказывала… Совсем недавно он в гриднице говорил: не желаю «соломенной смерти», желаю пасть в поединке…
– Э… так Хакон же уехал… – прошептала Соколина.
Без Хакона какой же поединок? Или он вернулся? От этой мысли ее почему-то пробрала дрожь радостного волнения.
– Хакон уехал. Но боги откликнулись… они исполнили желание твоего отца…
– Что ты говоришь? – Сидя на лежанке, Соколина подалась ближе к Предславе и схватила ее лежащие на коленях руки. – Какое желание они исполнили? Где он?
– Боги послали ему соперника… для схватки… последней схватки… Когда ты ускакала за оленем, из чащи вышел медведь. Ловчие не знали, что он там. Воевода схватился с ним, но рогатина сломалась в его руках… Медведь подмял его… отроки медведя убили и оттащили, но он успел сломать… воевода умер прямо там, на месте… Его привезли в темноте, когда ты уже спала, и он был мертв.
Предслава говорила медленно, давая Соколине время все это осмыслить. Та слушала, но не до конца понимала.
Лишь за какие-то знакомые слова ее сознание зацепилось. Она перевела взгляд к отцовской лежанке. Там стояла у стены его любимая старая рогатина.
– Но она же… не сломана, – пробормотала Соколина, которой казалось, что она не поняла самого главного.
– Это другая. – Предслава тоже глянула на рогатину. – Эту Хакон оставил в гостевом доме, ее принесли сюда, когда там прибирались. А Свенгельд ездил с другой, какой-то новой… наверное, с той, которую подарили Хакону, а воевода у него забрал.
– А та сломалась, и медведь… его убил?
– Да. Его уже обмыли и одели, он лежит в бане. Ты можешь пойти посмотреть… он не плохо выглядит. У него повреждена спина, но лицо цело. На него совсем не страшно смотреть.
Соколина взялась обеими руками за голову. Жуткое сознание совершенной оплошности наваливалось, будто каменная груда, и с каждым разом становилось все труднее вдохнуть. Парни же говорили ей… они же послали ее заменить рогатину и ясно сказали, иначе отца может порвать кабан… а она забыла…
Нет, не забыла! Она же взяла рогатину у отца… пошла с ней к Хакону… а там отец их застал вместе… А потом, когда он увел ее домой, она уже была так взволнована, что про рогатину забыла… а отец унес ее обратно.
Было так жутко, будто она проснулась и узнала, что во сне зарезала родного отца. Невидимая сильная рука стиснула и сердце, и горло, и крепло осознание: исправить уже ничего нельзя! Нельзя опомниться, скакнуть назад во вчерашний день, быстренько доделать забытое… Уже все случилось… Смерть – почти единственная ошибка, которую нельзя исправить.
– Не надо сильно плакать! – Предслава обхватила ее за плечи. – Помни, он сам хотел именно этого. Он был стар, он не желал «соломенной смерти», желал умереть в бою. И он умер в бою с противником много сильнее. С оружием в руках. Ему и не пожелать лучшей судьбы и лучшего конца. А тебя мы не оставим. Уже послали в Киев, скоро здесь будет твой брат Мстислав. Он позаботится о тебе и обо всех делах.
Соколина едва ее слышала. Как верное средство спасения, всплыла четкая мысль: чем бы перерезать себе горло. Но… это же значит – прямо сейчас предстать перед отцом! Или он попал в Валгаллу, куда ей путь закрыт, и они не встретятся… А вдруг? Представлялось, что грозный, разгневанный отец ждет прямо за порогом того света, и уже из-за этого было невыносимо страшно шагнуть за этот порог…
– Хочешь его увидеть? – Предслава, заметив, что Соколина почти в беспамятстве, принялась теребить ее. – Если можешь встать, пойдем. Посмотрим на него, а потом будем разбирать вещи. Его лучший кафтан староват, он в нем лет тридцать на пирах сидел, помнишь, мы хотели шить новый? Теперь придется с этим поспешить, ведь сейчас лето, с похоронами нельзя долго тянуть… Надо начать прямо сегодня. У меня есть серебряная тесьма на шелке, я подарю ему. А шелк возьмем синий и пришьем на грудь, помнишь, как было у Арнбьёрна Толстого? Говорят, в Бьёрко так теперь шьют для самых лучших людей…
А Соколина только открывала и закрывала рот, сама не зная, чего хочет: не то сказать что, не то закричать, не то просто вздохнуть как следует… Она лишь уловила: Предслава хочет, чтобы они куда-то пошли. И, наверное, после этого она наконец поймет, что происходит.
Соколина спустила ноги на пол, попыталась встать… Бревенчатые стены избы поехали куда-то в сторону, а лежанка рванула вверх – ей навстречу и злобно, будто норовя наказать, ударила по боку. Соколина едва сумела полубессознательно выставить локоть, чтобы уберечь нос…
