* * *
К приезду Мистины на краю жальника близ Коростеня уже была готова могильная яма: в три шага длиной и шириной, стены выложены досками с опорными столбами по углам.
– Я помню, он как-то рассказывал, что его братьев хоронили по обычаю русов, – сказал Сигге Сакс, который привел сюда Мистину. – И велел приготовить ему русскую могилу, чтобы не терять времени. Но если тебе не нравится, всегда можно выложить краду. Помнится, он все время повторял «когда я прилягу на дрова»… так дров мы запасли. Даже лодью подходящую найдем.
– Не нужно, все хорошо, – кивнул Мистина, оторвав взгляд от выстланного досками дна ямы. – Я тоже помню рассказы, как хоронили его братьев. А раз отец считал, что для них это хорошо, значит, так же будет хорошо и для него.
По вечерам в гриднице было тихо: никто не кричал, не смеялся. Старые оружники рассказывали разные случаи из жизни покойного вождя – все, что могли о нем вспомнить по своему опыту и рассказам предшественников. Потом принимались за саги о великих героях древних времен, с которыми Свенгельд уже вот-вот сядет за один стол.
Тело дожидалось последнего переселения в погребе-леднике, обложенное льдом. Предслава и Соколина все эти дни усердно хлопотали и рукодельничали: Предслава заставляла Соколину разбирать все до одной укладки, распределять вещи покойного – что дать ему с собой, что раздарить, а что просто сжечь, – и шить недостающее. В такое время обязательно нужно занятие.
Занятая шитьем и разбором вещей, Соколина почти не выходила из дома. После удара по лицу у нее остались огромные синяки под глазами, которые и сейчас еще были видны, хотя успели позеленеть и отчасти пожелтеть. Хозяйство и подготовку к погребению вела Предслава. Володислав ворчал: жена-де загуляла и забросила дом и детей, но не требовал ее обратно. Присутствие жены в Свинель-городке давало ему возможность знать, что там происходит, а эту возможность он весьма ценил.
Предслава и Соколина поставили столько пива и браги, что в них можно было выкупать всю дружину. Ибо гостей ожидалось немало. Весть о смерти Свенгельда день за днем расходилась по Деревляни все шире, и уже вскоре к Коростеню начали прибывать люди. Несмотря на вырубку новых делянок, пока лист на деревьях в полной силе, несмотря на сенокос и приближение жатвы, к князю приезжали старейшины родов и волостей. По вечерам они собирались в обчине на Святой горе и толковали, как дальше жить древлянам. Все сходились на том, что необходимы перемены и они грядут.
– Сколько лет нас русь грабила, довольно им нашей кровью питаться! – высказывались старейшины. – Сдох змей проклятый, что нам житья не давал. Теперь сами будем на своей земле хозяевами!
– У нас свои князья есть, что нам эти русы киевские!
– Да еще при дедах поляне сами у нас в холопах ходили!
– Вот будет срок – снова станут холопами!
– Первое дело, торговлю с моравами опять себе в руки взять. Гнать русь с наших дорог!
– Князь Моравский – нашему князю тесть, он с нами будет.
– Что за дела: из нашей же земли в нашу едем, а князю русов за это мыто платим!
– Скажим им, Володиславе, больше мы так жить несогласные!
Древлянские старейшины единодушно требовали, чтобы Володислав немедленно донес их мнение до киевских русов. Оба князя помнили, что умер пока только один старый Свенгельд, а вовсе не все русы, как их сородичам, возможно, мнилось, но и они надеялись на скорые благоприятные перемены.
На самых скороспелых делянках начинала доходить рожь, и старейшины требовали делать зажинки, но Предслава, занятая проводами старого воеводы, не могла взяться за серп. Однажды на заре к ней явились старухи-большухи из ближних весей: в черных плахтах поверх беленых сорочек, с пышно намотанными намитками из тончайшего льняного полотна – весь убрус в перстень пройдет.
– Неладно, матушка! – заявили они. – Рожь пора зажинать, серпы вострить, ниве честь воздавать. Вупыря старого чествуешь, а племени родному помочь и недосуг?
– Воевода Свенгельд мне не чужой, – строго осадила их Предслава. – Его сын Мстислав женат на Уте, племяннице Олега Вещего, а мой отец – его внук. Стало быть, муж Уты – мне двоюродный дед, а его отец – двоюродный прадед. И как вы желаете, матери мои, чтобы я зажинать выходила, своего покойного прадеда не почтив? Какая же удача и благоволение от чуров нам будет на жатву? Погибнет все, на меня потом не пеняйте.
Оробевшие бабки удалились. Себе под нос они ворчали, что-де старый вупырь-русин нам не чур и урожая испортить не может… но нет, может, потому что вупырь! После этого пошли по весям слухи, будто покойный Свенгельд опасен для будущего урожая и лучше бы его похоронить поскорее. Каждое свое поле старухи ради береженья от сглазу поспешили «зажать»: срезали по горсти колосьев по всем углам. По ночам высылали к нивам сторожей: отроки и молодые мужики жгли костры, стучали, гремели, отгоняя «вупыря». Пили брагу для храбрости и пели песни. И, разумеется, это не успокаивало округу, а лишь усиливало всеобщую тревогу и множило полубезумные разговоры. Уже в паре весей покойника «видели» бродящим во тьме…
Раздраженный всем этим, Володислав торопил жену с похоронами. Но как же хоронить без единственного сына покойного, который к тому же был его единственным живым родичем?
Но вот наконец киевляне приехали, и Свинель-городок переменился. Кроме Мистины, прибыла его жена с четырьми детьми и челядью.
Встретившись, Ута и Предслава кинулись друг другу в объятия и разрыдались куда более бурно, чем плакала о потере дочь покойного. Обе они, даже не говоря об этом вслух, жалели не мертвого. Они жалели живых, особенно собственных мужей и малых детей, которым эта смерть могла принести любые перемены – от очень хороших до очень плохих. Причем счастье для одного обернется поражением для другого – иначе никак. И они, доброжелательные женщины, состоящие между собой в родстве, ничем не могли помочь. Все, что могли, они уже сделали, выйдя замуж.
Больше откладывать было нельзя, и погребение назначили через день.
Пожитки к могиле везли на трех волокушах. На пол постелили два тканных из цветной шерсти ковра. Поверх них положили меховую перину, набитую куриным пером, и несколько подушек. На них водрузили тело покойного, одетого в новый, только сшитый зеленый кафтан с отделкой синим шелком, серебряной тесьмой и позументом из серебряной проволоки; на голове его была шапка с шелковым верхом и узорным серебряным охвостьем. Таким же богатым был шелковый пояс с серебряным позументом на концах. До пояса воеводу закрыли красным плащом на льняной подкладке, тоже с шелковой отделкой. Рядом положили в большом берестяном туесе новую сорочку и старый кафтан, отделанный вытертым шелком и усаженный жирными пятнами: давным-давно, еще в Ладоге, этот кафтан сшила Витислава Драговитовна, молодая жена Свенгельда, и он всю жизнь очень его ценил, не желая менять на другой.
По сторонам тела лежало оружие: меч, топор, пара сулиц и та старинная рогатина, в ногах – щит. Котел, горшки, прочая посуда дожидались поминального пиршества, чтобы хозяин стола в последний раз на этом свете получил свою долю.
