– Будь нужда, я тоже мог бы засвидетельствовать, что все это правда, – сказал Сигге, когда Мистина закончил. – Уже лет двадцать как я стал человеком Свенгельда, и за эти годы он не раз беседовал со мной и другими верными людьми о своих предках и потомках. Он говорил: «Во мне есть королевская кровь Скъёльдунгов, и она принесла мне немало удачи. Но в моем сыне Мстиславе соединились две ветви потомков королей. Он взял жену, которая происходит из рода Олега Вещего и в первом браке звалась княгиней. И он, и его дети носят в своих жилах кровь, которая не уступит текущей в любом из князей. Хотел бы я, чтобы мой сын добился еще большего, чем добился я, и занял место, которым его предки были бы довольны».
– Думаю, нам пора уже взяться за этого барана, – заметил Мистина.
Вдвоем с Сигге они зарезали барана, потом его подвесили и начали свежевать. Голову и ноги поместили возле покойного на дне ямы, остальное порубили на части, сложили в самый большой котел и поставили варить – без соли и иных приправ, с которыми готовят пищу для живых.
Пока баран варился, Свенгельдовы отроки начали состязания: выходили один на один, пара на пару, пять на пять. Оружие использовали незаточенное, и убитым считался тот, кого коснулся клинок соперника (оставив обычно отметину в виде синяка или ссадины). Гости смотрели, кричали, подбадривали и посмеивались; сам покойный, казалось, смотрит из ямы полузакрытыми глазами.
Когда баран сварился, котел сняли с огня. Предслава и Соколина стали разливать похлебку и оделять кусочками мяса: сперва старшим гостям, потом остальным, кому хватит. На лице Соколины еще видны были большие зеленовато-желтые пятна от синяков, и казалось, это скорбь лежит на ней столь зримой тенью. Они придавали ей еще более хмурый вид, и она была непривычно замкнута.
Когда котел почти опустел и на дне болталось лишь немного мутного отвара и обломки костей, очередь дошла до отроков Свенгельда. Среди них сидели и Ольтур с Кислым. Свенгельд так и не узнал, что они нарушили его приказ и не уехали к Берлоге (сам воевода Берлога тоже был на пиру и, к счастью, не ведал, что эти двое должны находиться в рядах его дружины). А Сигге, наутро после смерти Свенгельда обнаружив их на прежних местах в дружинном доме, был слишком занят, чтоб разбираться, как это вышло. Они остались в Свинель-городце, лишь старались не лезть на глаза и были рады, что их не гонят.
– Затянул отец твой с девкой-то, – заметил Мистине Маломир, когда женщины отошли от них. Осторожно хлебнул горячего, несоленого и жирного варева – пищи мертвых, глотнул, торопливо запил медовухой. – У иного бы отца года три как замужем была и деточек рожала… Что же думаешь делать с ней теперь? Девка хороша, да такую… зрелую не всякий и возьмет.
– Сестра меня не объест, – с не менее непринужденным видом ответил Мистина. – Пусть живет, а там как богам поглянется.
Он не сомневался, к чему это замечание. В Киеве постоянно находились желающие присватываться к его дочерям: и не только к двенадцатилетней Святане, но и к Витяшке, которой было лишь пять. Пусти он теперь лишь слух, что подумывает выдать замуж сестру, – улица окажется заполонена сватами, которые что ни день будут драться под его воротами за право пройти вперед. Маломир, надо думать, норовит таким образом пристроиться в самое начало этой очереди.
Но менее всего Мистина намерен был с этим спешить. Незамужняя сестра была неплохим подарком от умершего отца, но, прежде чем распоряжаться этим даром, нужно было выждать, оглядеться и понять, в какой стороне от путевого камня лежит «богатому быть», а в какой – «убитому быть».
– Может, и на наш двор судьба глянет-то, – посмеиваясь, дескать, шучу, сделал Маломир более прямой заход. – Мы с воеводой жили дружно, взяли бы его дочь – был бы ей у нас почет и уважение.
– Неужели вы ни разу не заводили этого разговора с моим отцом? – осведомился Мистина; лишь самое внимательное ухо уловило бы в его голосе легкую насмешку.
– Да ведь он говорил: пока жив, не отдам! – всплеснул руками Маломир. – Дом, говорил, вести некому. Ну а у тебя своя хозяйка есть, другой не надо.
– А раз мой отец не желал выдавать сестру замуж, мы не станем говорить об этом над его незакрытой могилой.
На это Маломиру нечего было возразить.
– Ну, еще потолкуем, – кивнул он. – Нам о многом теперь еще толковать придется. Ушел прежний век, новый грядет. Новые ряды будем рядить. И коли будем в родстве, глядишь, и столкуемся быстрее.
– Не очень я тебя понимаю, возможно, скорбь притупила мой разум. – Мистина переменил положение и сел, целиком развернувшись к Маломиру и опершись локтем о колено, будто желая обратить к нему все свое внимание и не упустить ни звука. – Мы и так в родстве благодаря княгине Предславе, которая приходится двоюродной племянницей и княгине Эльге, и моей жене. И какие у нас причины рядиться по-новому?
– Как это – какие? – изумился Маломир. – Отец твой владел данью и мытом, от князя Ингоря они ему даны были в пожизненное владение. Теперь умер он – заново будем ряд устанавливать.
– Ты сам сказал: дань и мыто были даны моему отцу князем Ингваром. И князь Ингвар вовсе не умер. Как и твой племянник, князь Володислав. Оба владыки, между которыми заключался договор, живы и здоровы. Что же до посадника, то Ингвар, как вернется в Киев, даст вам нового. И мы дальше будем жить в мире и согласии, как положено при нашем родстве.
– Кого он ни даст – тебя или брата своего, что у нас гостил недавно, – с тем и будем рядиться! – настаивал Маломир, уловив только половину смысла рассуждений Мистины. – А у нас теперь и другая родня имеется. У Володислава теперь тесть – моравский князь! Он нас в обиду не даст!
– Когда Володислав обручался с Предславой, ее отец был киевским князем! – напомнил Мистина. – И он счел весьма подходящим то, что именно киевская дружина будет собирать мыто с купцов, едущих в Моравию. Не вижу причин, почему ему теперь этого не желать.
– Купцы ездят между нашей землей и державой свата нашего, а мыто собирает киевский князь! – Маломир, сильно угостившийся медовой брагой, пьянел все сильнее и все больше горячился. – Ты смотри, как бы вовсе киевским купцам путь не затворили! И князю своему передай! А не то ведь князь моравский…
– Князь моравский едва отбивается от угров, наседающих на его земли. Что ни год присылает серебро и просит нанять для него дружины за морем. Третьего лета посылал ему Ингвар дружину во главе с воеводами Бергтором и Сендимиром. Однако на Мораве разбили их угры, и вся южная часть державы к ним отошла. На другое лето ходил на угров князь Олег, хотел Велиград, стольный город предков своих, отбить, да не дал Перун победы. На то лето опять прислал к нему Ингвар Альгаута, а Земомысл ляшский – Любеша. И повернулся к ним было Перун с милостью, да угорские боги оказались сильнее: попали моравы в засаду, так сам князь Олег едва живым ушел и семью увез к тестю своему Земомыслу. Тревожит Ингвара судьба Олегова: не согнали бы его угры совсем с земли дедовой.
– Авось не сгонят! – уверенно возразил Володислав, подошедший поближе к важному разговору. – Вы в Киеве не слыхали еще, а у нас есть вести!
