Всего пленниц оказалось с два десятка: кажется, здесь были почти все, кто отправился нынче утром со мной на «божье поле». У хозяйской избы стоял Мистина, еще одетый в «печаль», зато с улыбкой на лице. Положив руки на пояс, он взирал на нас таким веселым взглядом, какого я у него не видела с самого приезда.
– Свенельдич! – Я еще раз отряхнула плахту и решительно направилась к нему. – Что все это значит? Что за набег хазарский? Мы вышли на зажинки! Вы нам загубили обряд, что за шутки?
Мой освященный серп так и остался на поле, брошенный среди полусжатого первого рядка и поломанных, потоптанных конями колосьев. О боги! Да нам теперь всю эту ниву три года поливать молоком!
– Жива будь, Олеговна! – Мистина пошел навстречу и даже поцеловал меня. – Понимаешь, после того как твой муж надумал кидать шапкой в родного чура, наши ребята рассердились и хотели пойти всех поубивать. Но я решил, что у нас еще не война, а только немирье, поэтому мы будем добрыми и всего лишь заберем к себе старших женщин. Как только твой муж опомнится и подберет свою шапку, мы немедленно вернем вас домой.
Я глубоко вдохнула, в возмущении упирая руки в бока, открыла рот, но он привычно осадил меня:
– А пока поди переведи дух.
И я позволила Соколине меня увести. Несколько лет я росла в доме, где Мистина Свенельдич был хозяином, а в нем была способность заставить повиноваться и более упрямых людей, чем я.
Я еще успела увидеть, как закрываются ворота Свинель-городка и оружники в шлемах и со щитами поднимаются на боевой ход…
* * *
К полудню возде Свинель-городца собралась уже нешуточная толпа. Мои бабы сидели в гостевом доме, но нам с Соколиной никто не мешал пройти на боевой ход, так что я все видела своими глазами. Здесь оставалось с десяток дозорных, а обе дружины вышли наружу и выстроили стену щитов на пустыре перед воротами.
На опушке рощи со стороны Коростеня показались люди. В глаза бросались белые и серые пятна рубах: мужики прибежали в чем были, но в руках все сжимали топоры, охотничьи луки и рогатины, а кто-то даже косы и просто дубины. По давнему уговору с Ингваром коростеньские князья не могли держать сильную дружину, поэтому своих оружников у нас было всего два десятка. Издали я узнала Найдена и Пятунку: один невысокий и прихрамывающий, другой рослый и пузатый. Наверное, здесь были и другие родичи похищенных женщин, но не только они. Всего собралось около сотни человек: мужики из Коростеня и ближайших весей.
Вскоре на тропе появился всадник, и я узнала Володислава. Его окружали наши оружники, и кажется, на плечевой перевязи у него был меч. У меня упало сердце. Я не верила, что дойдет до настоящего сражения, но… Володислав разорвал договор, а Мистина дал понять, что готов добиваться его скрепления любыми путями.
Но Володислав не может идти ратью, пока мы – и еще два десятка большух – сидим в Свинель-городце! Да и какая рать? Ратников собирать надо, вооружать, строить… А это же не войско, это – толпа, которая прибежала скорее узнать, что случилось и из-за чего шум, чем взаправду драться. А топоры прихватили – так не с пустыми же руками бежать на похитителя родных баб?
Выбегая из рощи, народ гомонил и вопил: голоса долетали и сюда. Потом все притихли. Я смотрела на русский строй с задней стороны, но легко могла представить то зрелище, которое видели наши: около полусотни плотно сомкнутых разноцветных щитов, над которыми видны шлемы и выставленные жала клинков. Передний ряд – с топорами и мечами, задний – с копьями и ростовыми топорами-«бородачами». Над строем реяли стяги обоих Ингваровых воевод: живого и мертвого. И вид Свенгельдова стяга навел на меня жуть: невольно я поискала глазами рядом фигуру самого нашего старика, его шлем, кольчугу, плащ… Конечно, я его не нашла, но не оставляло чувство, что невидимо он где-то здесь. И, наверное, Мистина велел вынести его стяг именно ради того, чтобы то же самое ощущали отроки.
Разглядев это все, Володислав придержал коня. Из толпы вылетело несколько камней, но до строя они не достали. Мужики пробежали еще с десяток шагов, потом остановились. Сообразили, что лезть в одних рубахах на строй во всем воинском снаряжении не стоит. Полетели стрелы, какие-то даже вонзились в щиты.
И тогда дружина двинулась вперед.
– Шаг! Шаг! – доносился до меня ритмичный выкрик кого-то из старших.
И весь длинный строй единым кулаком двигался вперед. Затрубил рог: даже мне, женщине, этот звук разом леденил сердце и зажигал кровь в предчувствии битвы. На ходу отроки разом ударяли мечами по щитам, производя грозный шум.
– Хей! Хей! – так же дружно выкрикивали они.
Даже отсюда, со стены, было страшновато смотреть – а ведь они были обернуты к нам спинами и удалялись! Воображаю, что ощущали наши мужики, видя, как на них движется эта лавина щитов и шлемов, под которыми почти не видно лиц.
Толпа попятилась. Вылетело еще несколько камней, и на этот раз почти все они ударили в щиты, но это не произвело никакого действия. Толпа, видя строй уже совсем близко, подалась назад.
И в этот миг кмети припустили вперед бегом. Так же, не теряя строя, но беспорядочно вопя, под неистовый звук рога они устремились на толпу. Казалось, земля задрожала от страха под их ногами.
И тогда толпа побежала. Без подготовки, безо всякой защиты, без выучки, они никак не могли противостоять воеводской дружине, и отступить было самым умным выходом. С криком толпа рванулась обратно в лес по тропе, а кто-то и прямо в чащу.
Дружина не стала их преследовать. Остановившись на опушке, отроки орали и били по щитам, будто загоняли дичь. А потом направились назад к городцу.
Я обернулась и увидела возле себя Уту.
– Но что же они – даже не позовут на переговоры? – воскликнула я. – Для чего тогда все это затеяно?
– Кто-то из ваших должен прийти. – Она дала понять, что предлагать переговоры должны мои древляне. – И без толпы, без шума. Я думаю, они посоветуются и не позже завтрашнего дня кого-то пришлют. Поговорить, а не поорать.
– Но надо же людям объяснить, почему нас увезли! Они ничего не понимают! Столько лет жили мирно, рядом, мы Свенгельда всякий год на все обчинные пиры на Святую гору приглашали, он нашим богам сам дары подносил…
– Я уверена: ваши люди все понимают! – Ута приобняла меня, как раньше, стараясь успокоить. – Не так уж они глупы, чтобы в глаза киевскому воеводе объявить, что разрывают договор, и ждать, что это просто сойдет им с рук!
– Я думаю, мой муж считает, что на своей земле он может делать все, что хочет! – в досаде ответила я.
– Да, так и есть, – печально кивнула Ута. – Может делать все, что хочет. Но отвечать за его желания придется не только ему одному…
* * *
Но ни сегодня, ни завтра из Коростеня никакого посольства не было. Древлянам стало ясно, что наскоком дела не решить, но и ждать осени и сбора веча, чтобы снаряжаться на настоящую войну, было слишком досадно.
