А Витянка и Держанка, молчаливо кривясь, чтобы не хныкать, цеплялись за руки матери и Соколины и жались к ним: ведь на навкиной тропе залегает Дивий Дед! А что, если он примет девочек за навок, вскочит, схватит и разорвет пополам, не разобравшись!
Шли долго – Уте казалось, уж скоро кончится день. На очередном сухом островке, где можно было сесть, перекусили сухим хлебом. Ходима заверял, что близ Игровца есть один ручей, который считается чистым. А в других навки ноги моют – оттуда пить нельзя.
– Я если навку увижу, сразу закричу! – обещал Велесик, отважно озиравший окрестности с плеч своего двуногого «скакуна».
– Ты не вдруг и увидишь, – посмеивался «скакун». – Они бывают вовсе голые, бывают в белых сорочках, а бывают и в зеленых платьях. Прилягут в траву или на мох – не различить.
– Откуда у них платья и сорочки?
– А они по осени в веси пробираются, у баб лен крадут, а потом тут на болотах прядут. Наша мать летошний год видела, как навки лен из пруда крали. Три девчонки махонькие, лет пяти на вид, беленькие, голенькие, а волосы – до земли.
– А это потому, что наша матушка у деда Незабуда старшая дочь была! – подхватил другой Ходимович. – Их видеть-то может не всякий! А только кто у своих родителей первое и последнее чадо.
– У нас первый – Улебка, только он в Новогороде живет, это далеко, – определил Велесик. – А самая последняя – Витянка. Значит, только она увидит. Эй ты, смотри в оба! – обернувшись, велел он младшей сестре. – А то проворонишь! Был бы Улебка здесь – он бы не проворонил!
Ута вновь подумала о муже, и сердце ее сжалось. Она уже давно не молода, но еще не вышла из возраста, когда можно рожать. Кто поручится – может, Лада и суденицы и пошлют ей еще детей. Если только… если все это кончится хорошо, если они все невредимыми вернутся к мужу и отцу, если семья заживет по-прежнему… И ей вдруг так нестерпимо захотелось вновь соединиться с мужем и родить ему еще ребенка, чтобы посильнее скрепить семью, которая была так жестоко разорвана чужими враждебными руками… Даже слезы навернулись.
Если бы Ута спросила себя, хороший ли человек ее муж, она бы затруднилась с ответом. За Мистиной водилось всякое. Никто, кроме него самого, не знал, что он на самом деле думает, и если он что-то говорил, это вовсе не обязательно было правдой. Но к ней и детям он всегда был добр. Не исключая и Улеба. За четырнадцать лет жизни у старшего сына Уты никогда не было повода заподозрить, что он рожден от другого отца и Мистина об этом знает. Пятнадцать лет назад это была цена, которую сын Свенгельда заплатил за право взять в жены племянницу Вещего и стать свояком Ингвара. И ни разу он не дал Уте повода думать, что эта цена кажется ему чрезмерной. Он женился на ней без любви, но хватило ума оценить, что ему досталось: он уважал в ней мать и хозяйку, а порой просил совета и в таких делах, которые далеко выходили за пределы их киевского двора.
А сейчас? Если бы он смог через эти леса и болота спросить у нее, как теперь быть, что бы она ответила?
Ута закрыла глаза и замотала головой, отгоняя этот вопрос. Если бы речь шла о ком-то другом, она сказала бы, что воевода не должен предавать своего князя и побратима, пусть даже дело касается его семьи. Но это были ее дети. Она дала бы растерзать себя медведю и разорвать Дивьему Деду, если это спасло бы детей. Но теперь… даже ценой предательства Мистина не купил бы им покоя и безопасности. Она понимала это – с самой юности ей пришлось научиться понимать такие вещи. И знала, что он тоже понимает. Мистина всегда был умен, и сейчас он не поддастся на обманчивые посулы. Не поддался – потому все это и случилось. Что бы он ни выбрал – ему не спасти ни их, ни себя.
И Уте вдруг принесла облегчение мысль, что они с детьми будут запрятаны где-то в глуши болот, в каком-то таинственном Игровце, куда дорогу знает один только дед Ходима. Может, там они укроются, пока князья и воеводы решат свои дела, не ставя на кон четыре белобрысых детских головенки.
И, словно отгоняя смерть подальше, она стала думать, как у нее мог бы появиться этот, шестой по счету ребенок. Как она впервые заподозрила бы, что вновь тяжела, как убедилась бы в этом, как носила бы его… Как опять собрались бы женщины на «бабьи каши» к ней на двор, как они с Мистиной подбирали бы имя… Но если это будет мальчик, ему почти неизбежно носить имя Свенгельд или хотя бы Свен. Самый прославленный в Русской земле носитель этого имени умер, передав его потомкам по наследству, чтобы оно вновь зазвучало среди соратников нового князя Руси…
* * *
Через три дня Ингварова большая дружина подошла к Малин-городку.
Из опыта последней здешней войны, в которой он еще отроком принимал участие, Ингвар знал, что древляне живут главным образом между реками Тетеревом, впадающим в Днепр, и Ужом, впадающим в Припять. Их городки и веси располагались вдоль течения и поодаль, а также тянулись на северо-запад за Уж, где граничили с дреговичами.
От берегов Рупины, населенной полянами, их отделяли пространные болотистые леса, где жителей было очень мало. Через этот край и была проложена от Киева дорога – вырублен лес, настланы прочные гати в топких местах. В обязанности Свенгельда входило, кроме прочего, держать эту дорогу в порядке: не давать зарастать, подновлять гати, а то и чистить от разбойного люда. Что и приходилось делать всякий год, поскольку торговых людей тут ездило немало. А жители чащоб, до того пробавлявшиеся охотой, рыбой и диким медом, быстро поняли, как можно в один день раздобыть богатства на всю жизнь.
От Свенгельда Ингвар знал, что сборщики дани идут двумя путями: вдоль течения Тетерева – к Днепру и Ужа – к Припяти, с которой тоже на Днепр, попутно завернув в часть поселений дреговичей. А уж по Днепру собранное сплавлялось до Киева. Иной год, если Свенгельд успевал сходить в свое полюдье до того, как Ингвар покинет Киев, князь и принимал его.
Теперь Ингвар собирался проделать этот путь сам.
Приближение киевской рати для Гвездобора и его присных стало большой неожиданностью – и не сказать чтоб приятной. Как водится, самое ценное имущество жители Малинской веси собрали и унесли в городец, спрятали в обчинах баб и детей, скотину загнали за вал. Так всегда делается при таких напастях, а мужчины в это время, вооружившись, встречают врага перед воротами.
Но вооружать дружину Гвездобор не стал. Князь Володислав из Коростеня не присылал гонцов, не собирал ополчения и не спешил на помощь. Все мужчины, кого Малина весь могла собрать, не составили и бы и десятой части киевской рати, а к тому же между русью и древлянами еще действовал старый договор. Киевский князь пришел за своей данью.
Где Мистина, по-прежнему было неясно: на вопрос о нем Гвездобор лишь буркнул «нам неведомо». Зато с Ингваром был младший брат Хакон, которому князь собирался поручить половину дружины и сбор дани с Тетерева. Но чтобы отыскать веси, отдаленные от реки, требовались знающие люди.
Раскинув стан неподалеку от Малина, Ингвар велел дружине отдыхать, а сам послал отроков к Коростеню и Свинель-городцу: «Я иду!»
