* * *
Увидев пару знакомых лиц и услышав давно ожидаемую весть, Мистина глубоко вдохнул, словно перед прыжком в прорубь. Вот оно. Начинается. Но он был и рад: как ни есть, а пусть уж дело разрешится поскорее.
Все эти дни он жил в напряжении, будто натянутая тетива. Он шел по узенькой тропке, невидимой даже ему самому, а малейший неверный шаг грозил гибелью – не только ему. Вокруг, будто голодные звери, бродили призраки: Маломир, Володислав и древляне, покойный Свенгельд и его дружина, Ингвар и киевляне. Все они хотели урвать добычу – древлянскую дань. И именно он, Мистина Свенельдич, был тем мудрецом из сказа, который должен поделить добычу между зверями так, чтобы все остались довольны.
Он и поделил бы. Недаром он уже лет десять делил на пирах в княжьей гриднице кабанов и туров между отчанными вояками, которые не брали на пиры оружия, но легко могли убить голыми руками. Он умел похвалить скромных, осадить зазнавшихся, обойти тугодумов, стравить опасных соперников между собой и объединить тех, кто не мог противостоять в одиночку. И всем указать достойную цель.
Загвоздка была в том, что сейчас каждый из трех зверей желал получить всю добычу целиком. Не уступив соперникам ни кусочка. И тут уже, чтобы удовлетворить всех, нужно быть великим чародеем и уметь из одного барана сделать трех.
Мистина чародеем не был. Он был просто умным человеком, привыкшим обдумывать каждый свой шаг и еще пять-шесть шагов наперед. Он знал, к чему обязывает его родовой долг чести, но пока был вынужден повиноваться тому зверю, который держал когтистую лапу на головах его, Мистины, детей.
Не раз и не два с тех пор он прокручивал в голове: где оступился, где он не додумал? Выходит, прав был Честонег, боярин киевский, когда не советовал ему брать семью в Деревлянь? И пусть киевляне не о семье его заботились, в главном они оказались правы. Останься Ута с детьми дома – их не захватили бы древляне и сейчас ему не пришлось бы выступать против собственного побратима.
Или он мог бы не отсылать их домой после погребения. Держал бы при себе. Но тогда… Раз уж Сигге Сакс со товарищи надумали силой заставить сына покойного вождя повиноваться – у них с Утой могли бы просто украсть ребенка. Или двух. И тогда ему пришлось бы смотреть, как жена сходит с ума. Тихо, без воплей и причитаний, ломает себе голову изнутри. В конце концов, может, все вышло и к лучшему. Ута и дети – вместе. А он не видит их и может, не надрывая сердца, сосредоточиться на борьбе за их спасение.
Вот поэтому Мистина впервые в жизни, выезжая навстречу побратиму, намеревался говорить с ним от имени других князей. Часть дела он уже сделал: уломал древлян выплатить дань за этот год. Теперь у него есть время делать то, что он хорошо умеет делать. Работать с местной знатью, с этими «старцами людскими» и «мудрой чадью» в домотканых длинных рубахах и с посохами, где голова чура в навершии. Ссорить одних, запугивать других, покупать третьих. Отдать за кого-нибудь из влиятельных родов сестру и пообещать дочь (когда вырастет). Взять еще две-три младших жены – Ута поймет, что это необходимо. А главное – самое главное! – передать сбор дани им самим, нарочитым мужам древлянского корня. Пусть они собирают со своих волостей и весей положенную куницу с дыма, оставляя одну десятую – с этого надо начинать торговаться и дойти до каждой пятой – себе за труды. Тогда сбор дани для старейшин из разорения превратится в способ обогащения. И они сами объяснят своим родовичам, что это необходимо. Сами усмирят строптивых – где ссылкой на мудрость дедов и волю чуров, а где и прямо этим чуром по голове. И тогда киевский князь и его дружина сделается для них не врагом и соперником, против которого они встанут всем родом и племенем, а союзником и собратом.
Эти мысли пришли Мистине в голову не сегодня и не вчера. Они уже не первый год обсуждали их с Эльгой, коротая в Киеве зимние вечера, когда не было пиров. Доносили до Ингвара, но ему все было недосуг взяться за дело. Это ведь долго и сложно. Надо уметь говорить с людьми, делать шаг вперед и шаг назад, прогибаться, в чем-то уступать, в чем-то давить – не перепутав, что когда следует делать. Ингвару же было куда проще раз в год проехать и собрать, пересчитав сперва дымы, а потом – принесенные куницы. Бобров, белок и медведей в куны пересчитывал обычно кто-нибудь другой. Кто недоволен – дружина с собой.
И уж тем более бесполезно было говорить об этом с отцом, Свенгельдом, который правил здесь, будто князь, и не собирался делиться ни с кем даже каплей своей власти.
А теперь чем-то подобным будет вынужден заниматься он, Мистина. Если, конечно, сумеет сделать вторую часть своего дела: уговорить Ингвара в последний раз уступить древлянскую дань дружине Свенгельда и тем дать выигрыш времени, которое дороже всех куниц и бобров.
Для разговора с побратимом Мистина припас еще один довод, который вез в седельной сумке. Иной раз при мысли об этом обрывалось сердце: а вдруг все так, как сказал Сигге? Если окажется, что Ингвар и впрямь желал Свенгельду смерти… Тут Мистина терялся, не зная, чего дальше хотеть и к чему стремиться. Долг верности вождю важен, но посягательства на жизнь кровного родича и ему не прощают. Тут уже и боязнь за семью отступает в тень: сначала – родовая честь. Ибо и детям его не нужна жизнь без чести.
Посмотреть на его отъезд собралась толпа, будто на Купалу: все жители Свинель-городца и посада, Коростеня со всеми окрестными поселениями. Мистина выезжал не хуже иного князя: под стягом, под пение рогов, во главе внушительной дружины, под крики толпы. Казалось, его провожают на войну. Он по-прежнему носил белые одежды «печали», выражавшие то, что сам он чувствовал все эти дни. Среди всех этих живых людей, горячо боровшихся за свои выгоды, он был выходцем из Нави. И незачем ему было оглядываться, чтобы в последний раз бросить взгляд на городец: некому было стоять на забороле и махать ему вслед.
С ним было два десятка собственной дружины – за вычетом тех, кто отправился с Утой и исчез вместе с ней. А еще его сопровождали шесть десятков отцовой дружины во главе со старшими оружниками: Сигге, Эллиди, Эльдьярном, Ранобором. Ранобор вернулся, как и Свенгельдовы отроки. К тому времени Сигге Сакс уже не скрывал своего участия в похищении Уты, и Мистина ни слова ему не сказал. Но запомнил этих людей.
И все же, покидая Свинель-городец во главе внушительной дружины, Мистина за непринужденно-уверенным видом скрывал тяжкое унижение. Сигге и пузатый Эллиди ехали по бокам от него, будто телохранители, но на деле считали его своим пленником. Строптивым мечом, который им не без труда, но все же удалось укротить и взять в руки. Этим мечом они собирались биться с киевским князем за древлянскую дань, а он был вынужден служить им. В то время как его жена и дети невольно служили им щитом.
После уговора с древлянами Сигге снова предложил Мистине обменяться с дружиной клятвами. Мистина вежливо отказался:
– Вам нет нужды в моих клятвах, пока моя семья в ваших руках. А я не очень-то поверю в ваши добрые намерения, пока все они, живые и невредимые, не окажутся снова возле меня.
– Когда в наших руках окажется дань, возможно, твоя семья вернется, – столь же невозмутимо пообещал Сигге.
