– Ты кто? – воскликнула она, лишь бы не молчать.
– Годиярец я, – тихо проговорил он, едва шевеля губами. – Погреться… дозволь?
– Ты откуда?
– Оттуда, – он вяло кивнул через плечо назад. – Трое нас там. Я, Доброй да Пресиян.
Он сел наземь и устремил глаза в огонь. Соколина с ужасом ждала, что те двое тоже сейчас придут. С тремя мужиками ей не справиться!
Назвавшийся Годиярцем сидел и молча смотрел в пламя. Лицо у него стало такое отрешенное, будто он забыл про Соколину. Потом вдруг поднял глаза и полуразборчиво пробормотал:
– Я, мужики, ничего… Я погреться только… и пойду. Трое нас тут… я, Доброй да Пресиян. Холодно, мужики. Вы-то недавно, а мы давно… Золото, слышь… обринское. Три воза.
Он обращался к кому-то у Соколины за спиной. Леденея от ужаса, она обернулась. Никого не увидела – лишь три-четыре сосны над скатом, а ниже – болото. Даже спрятаться негде. Но взгляд Годиярца, устремленный ей за спину, был осмысленным и целенаправленным, будто он-то хорошо видит тех, с кем разговаривает.
– Вот такие дела, мужики… – бормотал он. – Не, мужики, я не трону… Не того я… Погреться бы нам… трое нас… уж два века… два века лежим, а хоть бы раз погреться… Да я понял, понял… Пойду.
Он встал и поклонился Соколине:
– Спасибо, хозяйка. Посидел бы еще, да больно у тебя дружина суровая.
– Дружина? – дрожащим голосом повторила Соколина.
– Вон, – он опять кивнул в пустоту за ее спиной. – Ты не видишь, они-то землей покрыты, вот и не покажутся тебе. А мы два века уж в яме лежим. Трое нас… я, Доброй да Пресиян. Мерзнем мы. Хоть бы кто нам ложе огненное сложил, чтобы погреться и сразу бы к дедам… Ухожу, ухожу! – крикнул он во тьму, отскочив, будто уклоняясь от выпада. – Ушел, все! Что ты грозный такой… В яме мы! – крикнул он Соколине, будто его утягивала неведомая сила, и исчез.
Соколина опять посмотрела туда, где он кого-то видел. Ничего. Прислушалась – тихо. С кем он говорил? Кто отпугнул его – «грозный такой»? Какие это «мужики»?
Сна не было ни в одном глазу. Она поярче разожгла костер, обхватила себя руками за плечи и села, привалившись к стволу сосны. Боги, куда ее занесло! В Навкино болото, где покойники, утонувшие в поисках обринского золота, ходят греться к кострам… И как ей отсюда выйти в обычный человеческий мир?
А потом она кое-что поняла. Если бы она могла видеть то, что видел житель болотной ямы, то сейчас знала бы, кто из отцовой дружины уже последовал за старым вождем…
Ей казалось, что она совершенно не хочет спать. У огня стало жарко, Соколина даже развязала шерстяной платок и положила на землю рядом с собой. Потом снова сидела, глядя в пламя…
…А потом вдруг оказалось, что уже светло. Ее голова лежит на холодном влажном мху, в это время кто-то сидит на ней верхом и вяжет сложенные перед грудью руки.
Соколина взвилась, попыталась вырваться, еще не до конца проснувшись, но этот кто-то был не призрачным, а очень даже ощутимым и увесистым. Ее запястья были плотно притиснуты одно к другому и связаны простой тесемкой, похожей на пояс. Вскинув голову, она увидела двоих: парня лет шестнадцати и мужика. Они были так похожи, что сразу ясно – отец и сын.
– Платок твой у меня! – крикнул ей парень, показывая ее собственный платок, на котором она уснула.
Он стоял в трех шагах, так что она не могла дотянуться. Соколина сидела на земле, не собразив, как встать со связанными руками.
И что это означает, йотуна мать?
– Платок твой у меня, – повторил парень. – Пойдешь теперь со мной!
– Куда еще? – изумленно воскликнула Соколина.
Был белый день. Просидев, как сова, полночи, она все же заснула и проспала, пока совсем не рассвело и не явились эти двое. Кто это – Осина да Осиновец? Но нет, в них ничего потустороннего не было. Обычные жители лесной веси в серых шерстяных свитах.
– В Лосяшки пойдем. Живем мы там. И ты с нами пойдешь.
– Зачем это?
– Да потому что платок твой у меня! – Парень потряс платом, будто это все объясняло.
– Платок, платок, – посмеиваясь, передразнил мужик. – А все-таки батя верно тебе сказал: руки-то лучше связать ей! А то и без платка нырнет в болото – и только ее и видели! То-то и давно никто навок не приводил, что их так просто, одним платком, уж не возьмешь! Хитры стали!
– Ты, батя, умен у нас, – согласился парень. – Ну, теперь все наши так и ахнут! Думали, прост Коровай – а я вон как непрост! Пошел ржавчину грести – а навку приволок!
Соколина только хлопала глазами и все озиралась, пытаясь увидеть ту навку, про которую они говорят. После ночных мертвецов ей только этого и не хватало: просыпаешься, а тут рядом еще навка! Где она есть-то, йотуна мать?
* * *
Оладья и старший сын его Коровай из веси Лосяшки ходили на лесное озерко грести со дна ржавчину – болотную руду.
– Видали мы: огонечек греется! – рассказывал Коровай, захлебываясь от восторга. – Батя говорит: это золото обринское сказывается! Ночью-то не пошли мы, чай, не дураки, а поутру я говорю: пойдем-ка посмотрим! Приходим – а там навка! Все как есть: здоровая девка, коса до земли, гребешка только нет. Платье все белое, и платок рядом лежит. Все как бабка Жаравиха рассказывала! Ну я бате и говорю: вон, батя, навка…
Пленницу они привезли в челне, и теперь она сидела в старой бабкиной бане, надежно запертая. В Лосяшках было всего девять дымов, и вся родня собралась к Оладье решать, что теперь делать. Всем, кто еще не видел, очень хотелось посмотреть навку. Это ж какое событие: сто лет их встречал только какой-нибудь сват материного брата жены или младший деверь бабкиной золовки из самой дальней веси, к тому же давно померший. А тут она прямо здесь!
– Пока не потрогаю – не поверю, – ухмылялся стрый Тетерка.
– Сам поймай, тогда и трогай, – смеялся Оладья.
– Да точно ли навка? – сомневались родичи.
– А кто еще? – отвечал гордый Коровай. – Мы всех девок волости знаем, нет поблизости такой. Откуда ж ей еще взяться, как не с болота? Коса – во! Платье – белое. И платок, платок! Я как взял у ней платок, она сразу и присмирела.
Насчет «присмирела» Коровай немного приврал: по дороге навка, правда, не пыталась перевернуть челнок и соскользнуть назад в воду, как они боялись, но зато они с батей узнали много новых ругательных слов.
– Что же думаете делать с ней? – опасливо спрашивала тетка Ходилица.
– В жены возьму! – гордо заявлял Коровай. – Не нужны мне всякие… которым и венок нехорош, и другие, вишь, пляшут лучше! И без вас обойдемся! – Он мстительно глянул на север, где обитала за лесом чересчур привередливая по части женихов рыбацкая дочь. – Мы себе получше найдем!
– Да неужто не боишься? – ахнула его мать. – Говорю тебе, отец: пусть братья к Коростеличам съездят, у них девок полно – отдадут, и еще спасибо скажут! Зачем тебе, сыночек, эта дрянь болотная?
