По пути из уборной к хлеву, где жила коза, я с тоской всматривалась в лес. Укрыться бы в зеленой чаще!.. Такой порыв возникал у меня не в первый раз. Впрочем, осеннее солнце опускалось все ниже, и час за часом протекал в абсолютном покое без малейших признаков приближения Герхарда Мюллера.
– Расскажите мне об этом Мюллере, – попросил лорд Джон. К нему вернулся аппетит. Он прикончил свою порцию маисовой каши, отставив в сторону тарелку с салатом из одуванчиков.
Я зачерпнула салата из миски, мне нравился вкус свежей зелени.
– Глава большой семьи; немецкие лютеране, как вы, конечно, догадались. Живут милях в пятнадцати отсюда, вниз по речной долине.
– Да-да.
– Герхард – крупный мужчина и очень упрямый. По-английски знает пару слов, не больше. Немолод, но все же еще очень силен. – Передо мной встал образ Герхарда Мюллера – на широких плечах бугрились мышцы, он поднимал пятидесятифунтовые мешки с мукой, словно перышки, и бросал к себе в тележку.
– Как вы считаете, он затаил злобу после той ссоры с Джейми?
– Злобу он, конечно, затаил, но не из-за этого. Они, собственно, и не поссорились… – Я потрясла головой, подыскивая слова. – Вы же знаете, каковы мулы?
Лорд Джон удивленно приподнял брови и улыбнулся.
– Кажется, знаю.
– Так вот, Герхард Мюллер и есть вылитый мул. Не то чтобы у него злой или скверный характер или он туп до невозможности, вовсе нет, но если уж втемяшит что-то себе в голову – берегись! Переубедить его невозможно.
Иэн рассказывал мне о перебранке, что случилась на мельнице. Старик Мюллер решил, что одна из трех дочерей мельника, Фелиция Вулэм, недодала ему мешок муки. Напрасно Фелиция пыталась объяснить, что он принес ей пять мешков пшеницы, которую она перемолола и получила четыре мешка хорошей муки. Фелиция настаивала, что муки получилось меньше, потому что она выбрала из зерна весь мусор.
– Fünf! – заявил Мюллер и сунул растопыренную пятерню под нос Фелиции. – Es gibt fünf.
[42]
Переубедить его не представлялось возможности, он тут же начинал возмущенно басить что-то по-немецки и наступать на девушку.
Иэн сперва попытался отвлечь старика, а затем вышел на улицу, где Джейми обсуждал что-то с мельником Вулэмом. Оба поспешили внутрь, но и им не удалось поколебать уверенности Мюллера в том, что его обвели вокруг пальца.
Не обращая внимания на увещевания, старик вознамерился силой взять то, что, по его мнению, ему причиталось.
– И когда Джейми отчаялся вразумить Мюллера, ему пришлось стукнуть фермера, – сказала я.
Сначала ему было стыдно, ведь Мюллеру уже около семидесяти, однако потом стыд испарился, когда он чуть не сломал руку о дубовую челюсть. Старик пошел на него, словно кабан, и Джейми ударил его сначала в живот, а затем снова в челюсть и стесал в кровь костяшки пальцев. Немец в конце концов рухнул наземь.
Перекинувшись словом с Вулэмом – тот был квакером и посему не одобрял насилия, – Джейми за ноги вытянул Мюллера наружу, где в телеге терпеливо ждал один из сыновей фермера.
Джейми подхватил старика за шиворот, прижал к телеге и что-то долго втолковывал ему по-немецки, пока в дверях мельницы не возник Вулэм с пятым мешком. Он подошел и положил мешок в телегу под буравящим взглядом старика.
Мюллер дважды пересчитал мешки и с почтением повернулся к Джейми:
– Danke, mein Herr!
[43]
Затем он вскарабкался на телегу, сел позади крайне озадаченного сына и велел тому трогаться в путь.
Грей почесал шею с остатками сыпи и улыбнулся.
– Ясно. Значит, он вроде бы не держит камня за пазухой?
Я покачала головой:
– Нет. Со мной он был сама доброта, когда я пришла на ферму, чтобы помочь Петронелле.
Грудь внезапно стеснило от воспоминания, что Петронелла и девочка мертвы, горьковатый привкус листьев одуванчика встал поперек горла.
– Вот. – Грей поставил передо мной кружку эля.
Прохладный напиток помог усмирить разлившуюся внутри горечь. Я отставила кружку и немного посидела с закрытыми глазами. Из окна тянуло сквозняком, но солнце согревало мне руки, лежавшие на крышке стола. Я все еще могла радоваться жизни, и радость ощущалась тем сильней, чем глубже я сознавала, сколь многим она уже недоступна.
– Спасибо, – сказала я, открывая глаза.
Грей смотрел на меня с выражением глубокого сочувствия.
– Здесь часто умирают люди, особенно юные, – попыталась я объяснить. – И совсем по-другому, не так, как мне доводилось видеть раньше. Мне редко удается им помочь.
Я ощутила на щеке теплую влагу – по моей щеке вдруг скатилась слеза. Лорд Джон полез в рукав, достал и протянул носовой платок. Он был не слишком чистый, но я не возражала.
– Я все время удивлялся, что он в вас нашел, – произнес лорд Джон. – Джейми.
– В самом деле? Довольно лестно. – Я чихнула и высморкалась.
– Когда он впервые рассказал о вас, мы оба думали, что вы мертвы, – продолжил лорд Джон. – И хотя вы, безусловно, привлекательная женщина, он ни разу не упомянул о внешности.
К моему удивлению, Грей взял меня за руку и легонько пожал.
– Вы такая же храбрая.
Я горько усмехнулась:
– Если б вы только знали…
Он не ответил, только улыбнулся и стал водить пальцем по моей ладони. Его прикосновения были нежными и утешали.
– Его никогда не останавливал страх разбить кулаки в драке. Думаю, вас тоже.
– Я не могу. – Я шмыгнула носом, слезы перестали струиться по щекам. – Я врач.
– Конечно.
Лорд Джон немного помолчал, затем добавил:
– Я не сказал вам «спасибо» за то, что жив.
– Я бессильна перед лицом такой болезни… Я могу лишь просто быть рядом.
– Даже этого вполне достаточно, – коротко заметил он и выпустил мою руку. – Хотите еще эля?
И я вдруг поняла, что́ Джейми нашел в Джоне Грее.
День прошел тихо. Иэн метался и стонал во сне, а к вечеру весь покрылся сыпью; надо уговорить его выпить немного теплого молока… Эта мысль напомнила мне, что пришло время подоить козу. Я поднялась, сказала лорду Джону, что выйду, и отложила штопку в сторону.
Я открыла дверь и во дворе нос к носу столкнулась с Герхардом Мюллером.
Его глубоко посаженные карие глаза покраснели. Они всегда блестели, словно от жара, но теперь они казались еще ярче на обветренном лице. Он заметил меня и кивнул. Потом кивнул еще раз.
