— Тебе не идет быть такой умной и проницательной. Время от времени еврей должен страдать, и ему это нравится. А ты портишь мне удовольствие.
Тут открылась дверь и в магазин вошел юноша.
— Брайан! Давненько тебя не было видно. Что у тебя закончилось на этот раз? Чернила или лента для пишущей машинки?
Мистер Гринбаум повернулся к полке с канцелярскими принадлежностями.
— Дайте мне пачку копировальной бумаги, пожалуйста.
Юноша подошел к прилавку, увидел Лизу и застыл на месте. Несколько секунд он смотрел на нее, затем, смутившись, опустил взор, и на его гладких, как у младенца, щеках расцвел жаркий румянец. Он был красив какой-то слащавой красотой. У него были светлые шелковистые волосы и небесно-голубые глаза в обрамлении коротких белесых ресниц, которые придавали ему испуганно-близорукий вид. Словом, он походил на херувима. Лиза изумилась, заметив, что он то и дело бросал взгляды украдкой в ее сторону.
Происходящее не ускользнуло и от внимания мистера Гринбаума. Он жизнерадостно прогудел:
— Брайан, ты ведь не знаком с Лизой? По-моему, ты еще не заходил ко мне с тех пор, как она здесь появилась. Брайан работает наверху, — пояснил он. — Как же называется твоя контора? Моя старая голова, я опять все позабыл…
— «Импорт и экспорт», — подсказал Брайан.
Несмотря на внешность херувима, у него оказался глубокий голос взрослого мужчины.
— Ты одержала победу, — рассмеялся мистер Гринбаум после того, как юноша ушел.
Лиза скривилась, и на ее лице появилось выражение, которое мистер Гринбаум именовал не иначе как «хэрродсовское», — смесь отвращения и презрения.
— Он совсем еще ребенок, — отмахнулась она.
— Брайан вовсе не ребенок, — серьезно возразил мистер Гринбаум. — Ему по меньшей мере двадцать — гораздо больше, чем тебе. Иногда за ним заходит мать и ждет его снаружи. Вот она — сущий дракон. Однажды она заглянула сюда и купила кулинарную книгу.
Тут в магазин вошел кто-то еще, и Лиза совершенно забыла о Брайане.
Вечером она возвращалась домой по Оулд-Бромптон-роуд. «Хэрродз» был уже закрыт, хотя внутри по-прежнему ярко горел свет и утомленные продавщицы подсчитывали выручку и приводили в порядок прилавки. Лиза, словно зачарованная, останавливалась у каждой витрины, впрочем, как всегда. После Рождества все эти стенды будут демонтированы и начнется распродажа.
В первой витрине красовался свадебный наряд из красно-белого бархата, вторую занимал огромный Санта-Клаус, у ног которого столпились эльфы и феи на ковре из настоящих листьев — золотых, красных, темно-коричневых. А вот и витрина с игрушками! Даже сейчас, в шестнадцать лет, Лиза обожала разглядывать изысканно наряженных кукол с неестественно живыми личиками. Она жалела о том, что не может купить близнецам игрушечный поезд, который с пыхтеньем бегал по рельсам, ныряя в зеленые туннельчики, замирая у крошечных перронов и вновь трогаясь с места по сигналу семафора.
Но при виде центральной экспозиции у Лизы перехватило дыхание. Это был трехэтажный кукольный домик в викторианском стиле, причем каждая комната была обставлена мебелью. Люстра и настенные светильники загорались по-настоящему! В кухне стояла крошечная женщина, над столом навеки застыли ее руки, месившие тесто размером не больше фартинга
[46]
. У камина в гостиной замер мужчина в черном, попыхивая трубочкой, а его супруга сидела в кресле, обитом голубой парчой, и вязала. Ее рука замерла в воздухе. Лиза разглядела даже блеск миниатюрной спицы. В детской играли малыши, а в мансарде женщина в белом склонилась над колыбелькой, в которой лежал младенец.
Лиза вздохнула. Завтра утром, проснувшись, одни дети найдут такие вот игрушки, тогда как другие, пусть и не по своей вине, не получат ничего.
Вечер выдался тихим, ночное небо было затянуто облаками, из-за которых время от времени выглядывала луна, но только ради того, чтобы вновь затеряться среди них. На немногочисленных ясных участках весело перемигивались звезды. Словом, все было совсем не так, как в Ливерпуле, где сейчас с Ирландского моря наверняка налетал ледяной порывистый ветер, со свистом носясь по промерзшим улицам.
Магазины пустели, двери запирались, продавщицы гурьбой высыпали на улицы, восторженно щебеча и чувствуя, как усталость тяжелой рождественской недели отступает перед перспективой провести дома целых два праздничных дня. Последние покупатели, нагруженные коробками и пакетами, переминались с ноги на ногу на краю тротуаров в тщетной попытке поймать такси.
У Бромптонской часовни стояла группа славильщиков
[47]
, и их серебристые голоса едва доносились сквозь неумолчный шум уличного движения. Когда Лиза проходила мимо, до ее слуха долетели слова песенки «Святой и малыш».
В окнах домов, двери которых украшали венки из ветвей остролиста, виднелись празднично наряженные елки, а в комнатах мигали огоньки гирлянд.
Воздух был наполнен предвкушением праздника, и от него кружилась голова. Лиза почувствовала, как по телу пробежала радостная дрожь. Сегодня вечером ей предстояло посетить еще одну вечеринку. А завтра она отправится к Гринбаумам на ужин. Правда, второй день Рождества ей предстоит провести в одиночестве. Впрочем, нельзя сказать, что ее это огорчало. В сущности, Лиза с нетерпением ожидала возможности провести целый день за чтением.
Сегодняшняя вечеринка должна была состояться в Ламбете
[48]
, где жила Барбара, с которой они вместе посещали драматический кружок. Один из студентов должен был зайти за Лизой в восемь вечера. Она наденет платье из зеленой тафты с сердцевидным вырезом и рукавами «три четверти». У этого платья была роскошная юбка-колокол, и Лизе очень нравилось мягкое и щекочущее прикосновение ткани к ногам. Единственная проблема — это необходимость отбиваться от домогательств Джона и Барри, которые вот уже несколько месяцев назойливо приглашали Лизу на свидание. На каждой вечеринке кто-нибудь из них, а то и оба, безуспешно пытались, как они выражались, завлечь ее на «урок любви», во время которого парочки долгими часами сидели в темных комнатах, слившись в утомительных, удушающих объятиях.
— Ничего, — сердито сказала себе Лиза. — Я как-нибудь избавлюсь от них. Как всегда.
Гринбаумы жили в Челси на первом этаже довольно мрачного многоквартирного дома. Лиза уже несколько раз была у них в гостях. Внутреннее убранство квартиры вполне соответствовало фасаду здания. Жилище Гринбаумов было обставлено массивной темной мебелью, обильно украшенной резьбой и завитушками. На каждом свободном клочке поверхности Мириам расставила фарфоровые украшения и фотографии давно умерших родственников из Австрии.
