Как и уход за телом покойного, уход за могилой часто был обязанностью женщин. Благодаря их заботам могилы стали, в сущности, продолжением домашнего пространства – что также можно увидеть на Рис. 1.4. И по сей день это норма – пожилые женщины (и мужчины, хотя не так часто), проводящие долгие часы на берлинских кладбищах и, очевидно, находящие смысл и удовольствие в том, чтобы поддерживать могилу близкого человека в хорошем состоянии.
Опять-таки как и сегодня, многим берлинцам в Веймарской республике надгробие требовалось лишь на время. Обычно они предпочитали, чтобы останки были выкопаны, а могилы могли использоваться повторно по истечении заданного срока – Ruhefrist, буквально «период покоя». Если по истечении Ruhefrist аренда могилы не продлевалась, то, что осталось от прежнего обитателя могилы, переносили на другое место кладбища и хоронили в общей могиле. К XX в. период покоя продлили примерно до 25 лет, для детей он был короче
[91]
. Как и в случае со многими ритуалами смерти, принятыми в этом обществе, истоки столь удивительной практики неясны. Во всех известных мне современных историях немецких кладбищ принимается на веру, что она возникла из «рационализаторских» веяний Просвещения и желания освободить городское пространство для иных целей. Понятно, что эти веяния возникали в разных частях Европы, однако не все европейцы практикуют регулярную эксгумацию. Эта интригующая тема еще дожидается своего историка; отмечу только, что из правила Ruhefrist делались исключения. Евреев хоронили навечно по религиозному обычаю, а состоятельные берлинцы могли покупать семейные участки, где были погребены несколько поколений.
Рис. 1.4. Типичная ухоженная и густо озелененная могила, ок. 1908 г. Современные критики похоронных стилей нашли бы этот пример приятным, так как могила, в их представлении, «гармонирует» с окружающим ландшафтом. – Hannig G. Der Friedhof und seine Kunst. Berlin: Verlag von Gebrüder Borntraeger, 1908.
Берлинские буржуа представали перед лицом смерти в экстравагантном виде; особенно в годы основания империи они отмечали окончание жизни в исключительно щедрой манере – соответственно своему новому богатству, статусу и самомнению. В лучшей викторианской традиции представители берлинского среднего класса часто сооружали на могилах нечто равноценное храму и украшали их помпезными, превышающими натуральную величину статуями. Популярны были образные репрезентации скорби: ангелы и неоклассические фигуры. Похоронных реформаторов-социалистов Веймарской эпохи беспокоила вульгарная погребальная культура вильгельмовской эпохи, которую они считали «полностью несостоятельной»:
Важность этих мертвецов (увековеченных в камне) для широкой публики находится в обратной пропорции с ценой и размером их памятников. Взгляните на простую и благородную табличку, которой отмечена могила Альбрехта Дюрера в Нюрнберге, и сравните ее с огромным надгробием какого-нибудь крупного мясника или финансового советника; сразу будет видна вся абсурдная надменность этого времени и его беззаветная преданность деньгам
[92]
.
В своем осуждении погребальных излишеств кайзеровской Германии социалисты были не одиноки. На рубеже веков начался подъем движения за реформирование кладбищ, которое во многом можно отнести к ностальгическому и даже реакционному краю спектра Lebensreform [нем. букв. «преобразования уклада жизни»] веймарских лет
[93]
. В главную реформаторскую организацию Веймарской Германии, Национальный комитет по кладбищам и мемориалам (Reichsausschuß für Friedhof und Denkmal), входили ландшафтные архитекторы, представители торговых организаций, профсоюзов, Heimatschutz и христианской общины, а также члены ветеранских организаций
[94]
. Если критики-социалисты выступали против «помпезности» «капиталистического» стиля погребения, то для реформаторов-консерваторов проблема состояла в утрате традиции. Для них кладбище первых лет империи было не более чем нагромождением историцистского bric-à-brac [фр. старого хлама] или же дешевых, изготовленных серийным методом надгробий, продающихся по каталогам и якобы пользующихся успехом у необразованных масс. Особенно ненавистными были надгробия из тщательно отполированного черного гранита – образцы «чуждого» китча той эпохи. Реформаторы выступали за возвращение к «аутентичному» и «самобытному» немецкому ремеслу в погребальном оформлении. Один консервативный критик, Герберт Дервайн, автор «Истории христианских кладбищ в Германии» (1931), описал эстетику надгробий прошлого такими типичными словами, как традиция, мастерство и любовь. А современную эстетику кладбища, наоборот, изобразил при помощи словаря, достойного Освальда Шпенглера: механический, пугающий, сверкающий, чуждый, склеротический, суетный, бесчувственный, голый, скучный, однообразный, случайный, неорганичный, противоестественный
[95]
. Современные надгробия выступали для консерваторов частью урбанистической, индустриальной, светской Unkultur – антикультуры, которая уничтожала немецкое рукоделие и многовековую погребальную традицию.
Подобные настроения разделяли не только христианские реформаторы. Некоторые евреи-традиционалисты тоже мечтали о возвращении к так называемым «аутентичным, автономным элементам еврейской культуры», что относилось и к захоронению усопших:
Старое еврейское кладбище представляет собой приятное зрелище, и окружающая природа всегда лишь украшает его, если только этому не мешает чересчур усердный садовник. Современное еврейское кладбище, напротив, напоминает больше всего сумбурное нагромождение камней. Кричащая палитра цветов и венков не соответствует ландшафту
[96]
.
