Сердце сжалось, и Пьер с усилием вдохнул памятный аромат сирени, все так же окружавший матушку. Он надеялся, он мечтал о том, что матушка снова его обнимет, но все минувшие годы боялся, что этого больше никогда не будет.
– О Пьер! – снова сказала она и расплакалась. Прижалась к его лицу влажной щекой.
Пьер хотел обнять ее, но матушка вдруг отстранилась, отодвинув его на расстояние вытянутой руки.
Слезы текли по ее щекам. Она подняла дрожащие пальцы к его лицу и принялась гладить его подбородок, нос, щеки, словно не могла себе поверить. И, несмотря на слезы, на ее губах расцвела улыбка.
– Слава Богу. Это действительно ты.
– Да, это я, – тихо откликнулся он.
И вгляделся в ее светло-голубые глаза. Они показались Пьеру мутными, как туманное небо ранним утром. И взгляду явно не хватало остроты, присущей раньше.
Что-то было не так.
– Как ты? – спросил он, хватая ее ладони, всматриваясь в пятна на ее грязном фартуке, на черные подпалины на рукавах, которые явно пережили не одну неприятность с огнем, на алеющие ожоги на тыльной стороне ее руки.
– Мне кажется, я в раю.
Под пальцами Пьер ощущал лишь ее тонкие косточки. Плоти почти не осталось. Что же случилось с ней? И с фермой?
– Я так долго молилась об этой минуте. – Матушка вновь привлекла его в объятия.
На этот раз он застыл, пытаясь поймать ее взгляд, ожидая, что в его глазах она увидит, насколько он изменился. Но матушка лишь невидяще смотрела на него, так, словно она…
– Да, Пьер, – откликнулась она, и улыбка немного поблекла. – Я почти слепа.
– Как?.. – Он закашлялся, пытаясь скрыть сорвавшийся голос. – Как давно ты не видишь?
Ее слепота во многом объясняла запустение и заброшенность, которыми встретила его ферма.
– Довольно давно. – Она прижала к его щеке свою исхудалую ладонь.
Пьер оглянулся, изучая состояние коттеджа. По одну сторону окна висело папино весло, выкрашенное в синие и красные полосы, по другую – папина удочка на гвозде.
Половину пространства комнаты занимали все тот же сколоченный отцом стол и несколько стульев, вторая половина была отведена продавленной кровати. Лестница, ведущая на чердак, где жили они с Жаном, была затянута паутиной.
Со времен его детства тут мало что изменилось, не считая общего запустения. Раньше в доме всегда пахло свежим хлебом, в очаге исходил паром суп или похлебка, а с потолка свисали связки сушеных трав. А их, детей, всегда ждали какие-нибудь сладости.
Но сейчас, насколько он видел, в доме не было ни крошки еды. Неужели матушка провела здесь в одиночестве всю зиму и ей нечего было есть? Как же она выжила?
Будучи слепой, она не могла ни засадить огород, ни вспахать поле. Не могла даже собрать себе орехов и ягод. Она не сумела бы кормить кур и доить корову – даже если бы они у нее остались.
Его захлестнула волна беспомощности. Кто-то обязан был быть здесь, чтобы помочь ей.
– Почему Жан бросил тебя одну?
– У Жана не было выбора.
– Он обязан был остаться!
– Ему больно было уходить, Пьер. Он искренне мучился. Не хотел бросать меня.
Ну так не бросал бы, хотелось сказать Пьеру. Но он сдержался. Он не хотел портить момент встречи с матушкой своим гневом.
– Британцы узнали, что Жан верен американцам, – поспешно объяснила матушка. – Даже если бы он притворился, что присягает им, британцы ему не поверили бы. И со временем наверняка обвинили бы его в измене или шпионаже, так или иначе изгнав с острова.
Пьер сидел на пятках и пытался игнорировать чувство вины, которое жгло его, напоминая, что он тоже оставил остров, однако по причинам далеко не таким благородным, как у Жана.
– Не вини его. – Матушка снова погладила Пьера по щеке. – Он ведь не знал, что я ослепну, когда уходил, иначе точно остался бы. Даже теперь, если до него дойдут слухи о моем состоянии, он наверняка попытается вернуться, какой бы опасностью это ему ни грозило.
И почему только Жан неизменно считался хорошим сыном, тем, чьи поступки всегда благородны?
– Милый мой сыночек. – Матушка снова обняла его исхудавшими руками, привлекая к себе с неожиданной силой.
Он обнял ее в ответ и зажмурился, пытаясь сдержаться и не заплакать, настолько хрупкой и болезненной она была.
– Я так рада, что ты здесь. – Она погладила его по волосам. – Мне ужасно тебя не хватало.
– Я не знал, захочешь ли ты меня видеть, – поспешно выпалил он. – Особенно после всех тех ужасных вещей, которые я наговорил перед уходом.
– Пьер, моя любовь к тебе безусловна, как любовь Господа ко всем нам, его детям. Неважно, где ты был и что ты делал, Господь и мать всегда будут ждать тебя здесь с распростертыми объятиями.
– Я не заслуживаю ни прощения, ни любви, после того как обошелся с тобой, папой и Жаном, когда уходил. – От прилива эмоций перехватило горло, пришлось откашляться, чтобы продолжить. – Я глубоко сожалею, что не почитал тебя, как должен был. И молю тебя о прощении, хотя и знаю, что я его не заслуживаю.
– Конечно же я прощаю тебя.
– Ох, матушка… – Он ненавидел себя за дрожь в голосе.
Скрип половицы у самой двери заставил его подпрыгнуть.
Он отпустил матушку и обернулся, делая глубокий вдох, чтобы взять себя в руки. И надеялся, что слезы все же не потекли из глаз.
Бригада задразнит его до смерти, если обнаружит плачущим в объятиях матери.
Матушка же позволяла слезам свободно течь по щекам и поднялась с улыбкой навстречу гостю.
– Взгляни, кто пришел.
В двери стояла молодая женщина, в руках у нее был тряпичный сверток. Она застыла на месте, глядя на Пьера широко раскрытыми глазами.
И Пьер глядел на нее, изучая простой капор, под который она убрала волосы, милое лицо, испачканное грязью, высокий воротничок и отвратительный серый цвет одежды. Где же он ее видел?
В ее кротких карих глазах сверкнул упрек.
И он понял. Вчера. В лесу.
Непроизнесенные слова зависли в воздухе между ними, заставив Пьера подняться на ноги.
Она была той самой женщиной, на которую он наткнулся во время своей разведывательной миссии на остров, женщиной, которую он спас от рук британского солдата. И было вполне очевидно, что она узнала его даже после того, как он сбрил бороду и вымылся.
Он сощурил глаза. Она же не выдаст его секрет, верно? Коротко качнув головой, он дал ей знак, что говорить об этом не нужно.
Но она отвернулась, явно игнорируя его предупреждение, и зашагала к столу.
* * *
Сердце Анжелики грохотало в груди, как индейские барабаны, отбивавшие свой ритм в оставшемся на берегу лагере.
