Но вопрос, который меня терзал более всего, формулировался по-другому: почему такой красивый, соблазнительный и богатый мужчина предпочитал отношения за плату, отношения без будущего? Это вызывало другой, менее явный вопрос, который в первую очередь касался меня: почему этот очевидно страдающий фобией обязательства человек внезапно порвал со своей рутиной и старыми принципами ради меня, как только увидел мое фото в телефоне Сони? Вырвала ли я его из сексуальной болезни благодаря своему сходству с Авророй? Или, как утверждала моя подруга, было что-то иное, принадлежавшее только мне, что-то сильное, настоящее?
На консоли я отыскала кнопку удаления файлов и уже занесла над ней палец, но задумалась: а должна ли я их стереть, как сказал мне Луи? Должна ли лишиться таких волнующих элементов прошлого моего будущего супруга?
– Скажи-ка, девочка, что это ты тут делаешь? Тебе не хватает этажей в доме, и ты решила осмотреть подвал?
Внезапное вторжение Фелисите, жадно исследующей место, которое до этого для нее было закрыто, решило за меня.
– Я тебя искала, – казалось, промурлыкала она.
Я поспешила нажать главный выключатель, и все экраны тут же погасли. Мы с Фелисите вышли наружу.
Особняк Марс, мой супружеский дом, казался мне теперь не более чем декорацией фильма, искусным изобретением волшебника, где каждый закуток был способен поведать новые тайны о человеке, которого я так мало знала.
Где Луи хранил свои тайны? Может, он закрывал их на ключ в кабинете, как Дэвид?
Но больше всего меня озадачивало то, что, кроме подвала, ни одна дверь, ни один ящик и ни один замок не могли сопротивляться моему обыску, на который я убила большую часть дня. Я не стала себя обманывать: от полицейских не укроется ни одна пылинка в доме. Я только и делала, что уступала этому болезненному любопытству, и результат не заставил себя ждать. Именно любопытство заставило меня обыскивать его кабинет тщательнее, чем любую другую комнату.
Я уже собиралась уходить, как запнулась о сломанную паркетную половицу.
– Ай! Черт… Какая глупость!
Я бранила строителей, которые никогда не делают как следует свою работу, потом случайно надавила пяткой на какую-то дубовую дощечку и вдруг увидела, как появляется узкий пыльный тайник.
Я заметила маленький белый конверт, вроде тех, которые используются для отправления письменных уведомлений.
– Что это за бред?
Я осторожно вынула его и хорошенько рассмотрела, прежде чем очистить. Судя по состоянию серой бумаги, слегка подточенной в углах, можно было сказать, что письмо лежит здесь со вчерашнего дня. Наконец, оправившись от удивления, я решилась вынуть из конверта содержимое.
Внутри была только пожелтевшая фотография с зазубринами по окружности, как делали в шестидесятые и семидесятые. На самом деле, поблекшие цвета, позы действующих лиц – все говорило о том, что фото действительно относится к этой эпохе.
На снимке была пара, стоящая рядом с украшенной новогодней елкой, а перед ними – два маленьких ребенка приблизительно двух и трех лет. Один из детей – мальчик – был вполне узнаваемым – черты Дэвида мало изменились со временем, а девочку с длинными темно-русыми волосами, которая держала его руку, было невозможно идентифицировать. Ее лицо оказалось полностью стерто, ножом или ножницами, почти на всю толщину бумаги.
Однако лица мужчины и женщины не напоминали мне никого. Повидав много фотографий Андре и Гортензии Барле в их архиве в «Рош Брюн», я могла с уверенностью утверждать, что это были не они. Тогда кто же? И что делал Дэвид на этой семейной фотографии? Кем была девочка со стертым лицом и почему его вообще стерли?
Но непонятнее всего то, зачем Луи хранил ее под полом?
Я перевернула изображение, чтобы проверить, есть ли на обратной стороне надпись, но там было пусто.
Тогда я достала мобильный телефон и сфотографировала снимок, чтобы сохранить в электронной памяти аппарата.
8
20 мая 2010 года
«Разбирательство по делу Луи отложено на 24 ч.
Держу вас в курсе. ЖМЗ».
Вот такие СМС Жан-Марк Зерки отправлял своим клиентам. Ни здравствуйте, ни до свидания, ни намека на сострадание. Только канцелярская строгость. Профессионал до кончиков пальцев.
Но что бы я ему ответила, если бы он начал немного более человечный диалог? Что я истомилась в квадратных километрах нашего замка? Что провела целый день, либо плача, либо переворачивая все здесь вверх дном? Что без Луи я совсем ослабела?
Мой усатый преподаватель – если вы помните, я о нем уже говорила – имел обыкновение говорить своим студентам-журналистам: «Клише остается клише. Их количество в вашем тексте зависит от стиля. Если только вы стараетесь его соблюдать». Используя клише, я могла бы сказать, что вырывала волосы, расцарапывала кожу ногтями до крови, металась как хищник в клетке, что без своего любимого я стала лишь тенью самой себя… Все, конечно, не так, но я была недалека от этого.
Однако усатый господин и его всеобъемлющая мудрость не могли предвидеть, до какой степени физическое отсутствие моего любовника превосходило любое другое ощущение. Эротическое отсутствие, для описания которого нет ни одного клише. Я вспоминаю о своей постели, осиротевшей без него, а еще о своем рте, груди, ягодицах, лишенных их мужских дополнений и всех чувственных сочетаний, которые мы ощущали каждый день. Действительно каждый день. Уже целый год ни одного дня не проходило, чтобы мы не занимались любовью.
Открытие секретных видео в подвале немного охладило мой пыл. Любая женщина на моем месте чувствовала бы себя преданной, униженной. Любая бежала бы сломя голову от этого развратного чудовища, от этого сатира, этого помешанного.
Но я горела еще сильнее, меня пожирал огонь страсти. Было ли это сумасшествием, яростью, непристойным неистовством? Меня влекло к Луи, я чувствовала себя способной преодолеть все препятствия, чтобы оказаться рядом с ним! Могла ли я поставить это ему в упрек?
В тот день я ласкала себя много раз подряд, лежа на нашей постели, одетая в бюстгальтер и трусики из розового сатина, которые Луи подарил мне однажды вечером в «Шарме» и цена которых была обратно пропорциональна площади тела, которую они закрывали.
В тот момент я не видела, чтобы сделать для него. Что он мог бы ожидать от меня, кроме предложения воспользоваться мной? Секс стал нашим языком, немым, невидимым, и я не находила другого послания, которое могла бы направить ему в тюрьму.
Мои пальцы входили в меня с силой, почти с дикостью. Я мастурбировала так, будто ударялась о стену бешенства и бессилия, натыкающегося на мое влагалище большими выстрелами. Я рылась в нем с жестокостью голодного зверя. Оргазмы ударяли, как пощечины. Меня скручивало, как мокрое белье. Близившийся конец подарил мне странное состояние, где горечь спорила с удовольствием.
