Но сказки не получалось не только в постели. Муж обращался с ней хуже, чем с прислугой, жил, как хотел, иногда поколачивал под горячую руку, а она терпела, утешая себя тем, что это ее муж, родной и любимый человек навеки. Иногда из своего домика наезжала тетка, долго и со вкусом мылась в ванной, не находя нужным прибрать за собой, потом пила чай и, тряся тюрбаном из полотенца, вещала о том, как Христине повезло с мужем, сама-то она ноль без палочки, а стараниями любящей тети вон какого гоголя отхватила!
Христина подкладывала в вазочку домашнее печенье, смотрела, как тетка ест, шевеля пухлыми розовыми щеками, и думала, что действительно ноль и никому не нужна и, разведясь с мужем, так и сгинет в одиночестве и забвении.
Странно, но она почти не знала собственного мужа. Он был для нее всего лишь источником боли и атрибутом того, что она не совсем пропащая, а что он за человек, Христина понятия не имела. Наверное, не очень хороший, раз бил ее…
Слушая жалобы сокурсниц, а потом сотрудниц на охлаждение мужей, она надеялась, что это произойдет и с ее браком, муж заведет любовницу и отстанет от нее, но, видно, второй такой дуры, готовой терпеть его жестокость, не находилось, и мучения продолжались.
Единственной отдушиной в жизни служили книги любимой писательницы, а потом фан-клуб и Мамсик. Анна Спиридоновна подарила ей настоящую материнскую любовь и заботу, и Христина так радовалась этому, что почти смирилась с жестокостью мужа.
Потом она забеременела и под этим предлогом попыталась отказать мужу в близости. Кончилось все тем, что он страшно избил ее и взял силой. Ребенка она потеряла.
Наверное, она наложила бы на себя руки, но тут ей на помощь примчалась Анна Спиридоновна. Она прилетела из Санкт-Петербурга, как цунами, первым делом расцеловала Христину, апатично валяющуюся на больничной койке, а потом так умело повела дело, что через месяц был оформлен развод, квартира продана, и Христина со своей долей летела в Петербург покупать жилье.
Конечно, Мамсик не могла целый месяц находиться рядом, у нее была работа, и больная невестка требовала постоянного внимания, но она сняла Христине комнату на период развода и взяла адвоката, ушлого дядьку лет пятидесяти, который, несмотря на слегка помятый вид, провернул все в лучшем виде.
– Ну и кобрятник – это ваше семейство, – поделился он как-то впечатлениями и добавил, что раз Христина получила такое кошмарное воспитание, участь ее была предрешена, и странно было бы ждать, что такой травматик, как она, выберет себе в мужья нормального человека.
Именно адвокат посоветовал ей ходить на терапию, и после переезда Христина потихоньку начала, не признаваясь Анне Спиридоновне.
Она понимала, что, будучи травматиком, порой ведет себя неадекватно, и очень боялась неосторожным словом или действием разрушить единственные отношения, которыми дорожила, и от этого страха совершала еще больше ошибок. Христина надеялась, что терапия поможет ей стать нормальной или хотя бы приятной в общении, и некоторое время думала, что Мамсик сочтет ее изменение к лучшему естественным ходом вещей.
Потом увидела, насколько все медленно происходит, и призналась, чтобы Анна Спиридоновна поняла: Христина работает над собой.
То ей чудилось, что прогресс налицо, то наоборот, но была одна область, в которой она стеснялась признаться даже терапевту, с которым необходимо быть предельно откровенной, и в которой она чувствовала, что все ясно раз и навсегда.
При одной только мысли о том, чтобы заняться любовью, ее охватывал ужас. Разведясь с мужем, она похорошела, из глаз пропало затравленное выражение, спина распрямилась, и Христина с удивлением поняла, что очень нравится мужчинам, но ни малейшей радости это сознание не принесло.
Как только мужчина начинал флиртовать, она видела в нем угрозу, и тело реагировало отзвуком боли. Один раз коллега пытался поцеловать ее на корпоративе, и Христина почувствовала такую панику, что сразу убежала домой, как только смогла вырваться, и долго еще содрогалась при виде коллеги, неплохого, в сущности, мужика.
Да что там поцелуи, простой взгляд повергал ее в смущение, а порой ей становилось страшно просто находиться с мужчиной в одной комнате, если рядом больше никого не было. Когда ее вызывал начальник, спокойный и порядочный человек, Христина всегда, входя в кабинет, оставляла дверь открытой, потому что иначе ей становилось страшно, вдруг начальник накинется на нее, и она не сможет отбиться…
Макс оказался первым человеком, которому она призналась в своем страхе перед физической близостью. Было стыдно и немного страшно, но Христина чувствовала, что это необходимо, иначе отказ станет для него оскорблением и он будет мучиться, что же такое с ним не так.
– О, простите, я не знал, – сказал он растерянно и невпопад. – но я же могу просто ухаживать за вами. Без этого пока.
– А смысл?
– Что значит смысл? Я вас люблю, Христина, вот и весь смысл.
Она покачала головой:
– А что будет дальше?
– Этого нам знать не дано. Но я надеюсь, что рано или поздно вы доверитесь мне, и все наладится.
– А я знаю, что нет! Не наладится! Вы ж психиатр и должны знать такие вещи, а не верить в чудеса любви.
Он пожал плечами, и Христина вдруг снова ощутила сильное желание очутиться в его объятиях, но быстро преодолела это чувство.
– Это как хребет, если перебило, то все, – продолжала она, стараясь говорить на чистом русском языке, чтобы Макс не подумал, будто она издевается. – поймите, я травматик, инвалид, но я сумела устроить свою жизнь настолько хорошо, насколько это возможно. Грубо говоря, если я не могу ходить на ногах, то прекрасно управляюсь с костылями. У меня есть работа, а теперь и вторая работа, которая приносит радость оттого, что я полезна тем, кто действительно во мне нуждается. Есть Анна Спиридоновна, книги, группа «Вконтакте», которая развалится, если я ее заброшу. Я довольна своей жизнью, понимаете? И сейчас вы мне предлагаете повстречаться. Это все равно, как если бы вы предложили инвалиду тяжелое и болезненное лечение, которое скорее всего не поможет. Сказали бы, давай, терпи мучения здесь и сейчас ради эфемерного шанса ходить когда-нибудь потом. Кто-то, может быть, согласится на такое, а я – нет. Не потому что боюсь боли, а шанса нет!
– Шанса, может быть, и нет, но я вовсе не собираюсь вас мучить…
– Видите, вы даже не понимаете, что уже делаете мне больно, так что же дальше? – перебила она. – Подумайте сами, долго на платонической любви мы не продержимся, да и правильно, потому что это уродство. Вам будет надо, я уступлю, чтобы вас не потерять, и после первой же ночи вас возненавижу.
Макс внимательно посмотрел ей в глаза и сказал:
– Продолжайте.
– А вы слишком хороший человек и ночью будете уверены, что я действительно избавилась от своего страха, а утром начнете сомневаться, вдруг я притворялась. А я совру, что нет, не притворялась, потому что одновременно с ненавистью буду еще любить вас.
