«Что мне это может дать?» – таков единственный для еврея критерий. Религией же его служит исключительно вера в успех.
Покорение одним народом другого совершается либо силой оружия, либо пламенем религиозного вдохновения, либо через потворство страстям.
Республики Рима и Греции завоевали мир превосходством оружия. Христианский Рим подчинил его героизмом мучеников, авторитетом своей доктрины, несравненной святостью морали, верховным обаянием самопожертвования и рыцарскими подвигами, которые его апостолами были посеяны и вызваны к жизни среди народов, просвещенных Евангелием.
Что же касается побед, одержанных воздействием личного интереса и страстей, то они представляют единственный в истории мира феномен. Принцип корысти есть центр, к которому тяготеют похоти, наименее терпимые, наклонности, в которых не сознаются, стремления противные благородству человеческой природы. Осуществляя свои план завоевания, иудейское племя впервые и неуклонно основывалось на этом безнравственном принципе. Применяя его неизменно, евреи руководствовались им повсюду, со времени же своей эмансипации осуществляли во Франции почти всегда безнаказанно. Захватывать достояние народов, среди которых поселялись, эксплуатировать иноплеменников через обман и нахальство, ажиотаж и ростовщичество, разжигать вокруг себя позорнейшие инстинкты, совращать народ, чтобы вернее ограбить его, разлагать устои национальной жизни, а нагородив развалин, воздвигать собственное благополучие и тиранию Израиля, – такова программа, неизменно применяемая и упорно проводимая сынами Иуды…»
X. Невзирая на заведомую для самих евреев точность помянутой характеристики, равно как вопреки тому, что сами они, разумеется, ярче и глубже, чем мы, понимают злоумышленность своих мероприятий к растлению гоев, кагал с неподражаемым дерзновением эксплуатирует полное невежество в Талмуде иноплеменников, гипнотизирует их ужасами растравляемых иудейской прессой язв и, наряду с восхвалением непорочности Израиля ни перед чем не останавливаясь, стремится внушить убеждение в недосягаемости своего божественного посланничества.
Указанным положением вещей обуславливается содержание настоящего труда. Невольно приходится доказывать подчас и то, что уже само собой очевидно. Параллельно с этим, так как индукция не дает закона, а дедукция может иной раз казаться беспочвенной, нельзя на пути изысканий не обращаться и к той, и к другой. Сознавая, что рационализирование явлений, т. е. раскрытие элементов долженствования их бытия, метод наиболее совершенный, трудно бывает уклониться от поверки выводов, приобретенных умозрительно, через обращение к примерам действительности. Такова система работы, доныне исполненной. Показав, что известные факты не могут не существовать, автор во всем существенном переходил ради целей контроля к данным истории. Заканчивая это сооружение, нет повода изменять план. Надлежит заметить даже, что инстинктивно чувствуемая логическая необходимость существования международного кагала как сокровенной, интернациональной власти над гоями, тем не менее, является проблемой до сих пор еще мало исследованной. Отдельные из ее моментов бывали в европейской литературе затрагиваемы многими, общего же анализа, по-видимому, не предпринималось. Стало быть, нынешняя попытка требует большей осторожности. Посему, в заключение, нелишне, кажется, принести некоторые, ближайшие к нам бытовые материалы, но, конечно, по обоим направлениям, иначе говоря, как с точки зрения иудейской, так и из ее реальных коррективов.
Таким образом, по мере возможности, мы к этим обеим сферам и обращаемся.
Иудейский песнопевец
I. Дарместетер. Взгляд на историю еврейского народа. Произвольно предполагая существование какого-то арио-семитического человечества, т. е. допуская передержку уже на первой странице своей брошюры, евреи Дарместетер (Coup d'oeil sur Phisloire du peuple juif) утверждает, что подлинная история еврейского народа еще не написана, а когда будет приведена к желаемому совершенству, она охватит всех людей, причем биографии всех народов войдут в нее лишь как ее отдельные эпизоды. Тогда на пути Израиля можно будет увидеть шествие: первобытных кочевников-семитов с их многобожием, Египта и его жрецов; Сирии с ее богинями, Ниневии и Вавилона; царя Кира и его магов, Греции и Александра Македонского; Рима и его легионов, Иисуса Христа и Евангелия. Затем, с момента, когда еврейство иудеев рушится и наступает рассеяние по четырем концам света, историк, следуя за ними по Аравии, Египту, Африке и странам Западной Европы, будет в состоянии наблюдать вновь: Магомета и Ислам, Аристотеля и схоластиков с их философией; все знание Средних веков и всяческие перипетии их торговли; гуманизм и эпоху Возрождения, протестантизм и Французскую Революцию. Неустанной деятельностью и своими страданиями еврейский народ замешан во всех драмах человечества. Он дважды обновил мир: Европу через Иисуса Христа, Азию через Магомета, не говоря о других проявлениях своего бытия, более медленных и более скрытных, но едва ли менее устойчивых, которые он развивал, созидая в своих гетто нынешнюю европейскую мысль.
В гармонии с изложенным еврейская всеобщая история должна быть разделена на три периода: первый – до возврата из Египта, второй – до рассеяния и третий – до Революции.
Ассириология и египтология в связи с Пятикнижием Моисея, книгами царств и пророков таковы документы первого периода. Обе части Талмуда, Мишна и Гемара, с их бесчисленными дополнениями, являясь обширной компиляцией, хотя и без малейших признаков исторической критики, представляют, тем не менее, богатейшие рудники и дают возможности следить не только за развитием еврейского духа на протяжении более чем шести веков, но и поучают о временах самого зарождения христианства, стало быть, о таком решительном, втором периоде цивилизации, который является одной из поворотных точек истории. Третий период – критика взаимного проникновения двух миров, Азии и Европы. В его пределах все еще должно быть создано вновь. Арабы и европейцы в эпоху Средних веков, а между ними и дети Израиля, влияние которых на оба предыдущие элемента было частью блистательным и очевидным, частью – молчаливым и туманным, оказываются такими сферами, где задачи историка всего затруднительнее, но и гораздо благотворнее. В полной же совокупности фактов своего жизнеописания, сыны Израиля открывают для исторической психологии тему, которой не дает никакой другой народ, потому что здесь мы видим случай самого продолжительного опыта, какой был когда-либо произведен среди разнообразнейших условий над одной и той же, хорошо известной человеческой силой.
Предпослав свою идею всеобщей истории и указав ее основные моменты, Дарместетер обращается к начертанию тех главных вопросов, которые подлежат ее разрешению. В этой области он оказывается еще более ограниченным и пристрастным евреем, чем в первой части брошюры. Нет необходимости приводить самые вопросы, которыми он желал бы наполнить историю. Достаточно заметить, что все они, как и вообще всякое произведение Иудея, во-первых, дышат ненавистью и презрением к тому самому христианству, на лицемерном возвеличении которого иудаизм подчас стремится обосновать собственное торжество, и, во-вторых, ограничиваются рамками заносчивого, но невежественного Талмудизма.
