Обсуждая далее психологию изменника Руэ, «Matin» приходит, в конце концов, к выводу, что в нынешней Франции страшно упала общественная нравственность.
«Французский гражданин, увы, потерял в массе свои моральные устои и стал не способен сознавать грань между добром и злом. Француз делается предателем и преступником не столько по злой воле, сколько по психологическому безразличию, по своей готовности идти на всякие компромиссы, лишь бы извлечь выгоду».
Кто же, однако, проливает крокодиловы слезы об упадке нравственности, о необходимости чистки в дипломатии? – Лейб-орган масонов, т. е. газета тех самых развратителей, которым не только Франция, а и весь мир обязаны крушением всех нравственных начал. Если говорить о чистке несчастной Франции, то ее следует начать изгнанием иудеев с их «Всемирными израильскими союзами», с их «Великими Востоками»… А пока иудеи не изгнаны, напрасно «негодует» жидовское «Утро»
[73]
(«Matin»). С переменой декораций тот же лейб-орган озаботиться усыпить, а «торжеством правосудия» над одним Руэ, конечно, даже порадовать возмущенную совесть французов.
Тем более нужно ожидать именно такого оборота, что Мамон – еврей родом из Басры (Месопотамия). Родители Мэмона, как сообщает «Libre Parole», – кровные иудеи, долго жили в Йемене и занимались торговлей. Дипломатический публицист и предатель Айзик Мамон оказался, в конце концов, сыном еврейского раввина Маймуна, бежавшего с семьей из Испании в Египет, а оттуда в Сирию. Впитав в себя с молоком матери веру в грядущее величие еврейства, ребе Мамон стал сионистом и лелеял план создания собственного еврейского государства в Малой Азии.
Нужно признаться, сам Мамон действовал в этом направлении неутомимо и с огромной настойчивостью. Прежде всего, он решил добиться от турецкого правительства железнодорожной концессии Хомс-Багдад. Этот железнодорожный проект казался «испанцу» наилучшим и прямым путем, чтобы соединить Средиземное море через Бейрут-Хомс-Пальмиру-Багдад с Персидским заливом.
Мамон рассчитал, что длина такого пути будет равна 900 километрам, а стоимость достигнет 45 миллионов франков. Завязав тесные отношения с лондонскими и парижскими, еврейскими биржевыми и банкирскими кругами, он не преминул заручиться их согласием на финансирование затеянного им предприятия. План сооружения исподволь грядущего иудейского владычества в Месопотамии встретил радостный отклик среди лондонских и парижских евреев-банкиров. Оставалось лишь добиться получения концессии на создание железной дороги Хомс-Багдад, которая бы прорезала будущее еврейское государство в Месопотамии. Заручившись всяческой поддержкой европейских евреев-банкиров, «испанец» стал добиваться получения концессии вместе с евреем Рехницером и полуевреем Бона.
Сначала ребе Айзик стал, по словам «Frankfurter Zeitung», подкупать турецкого принца Махмуд-Дамед-пашу и его жену принцессу Сени. Принцу и принцессе было поднесено золотое, усыпанное драгоценнейшими камнями, блюдо. Но ни принц, ни принцесса не могли помочь Мамону, ибо султан Абдул-Гамид был непоколебим. Он ненавидел евреев и ни за что не соглашался разрешить создание в Месопотамии иудейского королевства, или хотя бы даже предоставить еврейской компании концессию на линию Хомс-Багдад.
Потерпев первую неудачу, Мамон и Рехницер решили обратить внимание на султанский гарем, чтобы добиться получения желаемой концессии через посредство султанских красавиц-одалисок. Оба еврея-компаньона подкупили одного евнуха, обещавшего им покровительство в получении концессии путем воздействия на султана со стороны некой упоительной черкешенки. Но судьба расстроила и этот план. Вся комбинация была вскоре раскрыта. В итоге одалиска была казнена, а евнух отравился.
Шансы Мэмона и Рехницера на получение концессии не улучшились и после еврейско-турецкого переворота. «Младотурки», Талмудисты, хотя свергли султана и за его нелюбовь к «избранному народу» увезли к себе в македонский Бердичев Салоники, где и заключили пожизненно в тюрьму, которую приготовили из дачи жида-банкира Мордуха Аллатини, тем не менее, в еврейском вопросе оказались на этот раз полными единомышленниками Абдул-Гамида.
Но Мамон и Рехницер не теряли надежды. Ребе Айзик прочно обосновался в Париже, где вскоре же завел, как известно, отношения с сочувствовавшими идее еврейского государства дипломатами, масонами и евреями, питая твердую надежду, что раньше или позже, но его ждет победа. А тем временем принялся за торговлю дипломатическими документами.
Мамон имел, как оказывается, почти во всех крупных центрах целые букеты агентов.
Поэтому чуть ли не две недели спустя после огромного пожара в Константинополе, истребившего здания нескольких министерств, во время которого неизвестными лицами было похищено множество документов из здания турецкого министерства иностранных дел, Мамон продал двум лицам в Лондоне шестьдесят два тома различных турецких секретных актов.
Очутившись в Париже, Мамон завязывал тесные связи исключительно с лицами, игравшими на бирже и дипломатами. Причем оказывал им разного рода услуги, требуя от них лишь того, чтобы они его постоянно держали в курсе внешней политики Франции. Многие дипломаты проявили в этом отношении удивительную сговорчивость, а Мамон, в свою очередь, какими-то неизвестными путями давал им хорошо оплачиваемые места в различных частных коммерческих и банковских предприятиях.
Возможно ли среди таких данных сомневаться, что он действовал не один и не от себя только?.. Где же еще искать доказательства универсализма в деятельности «всемирного кагала»? Мыслимо ли, наконец, и при этих условиях оскорблять еврейство подозрением, будто оно все таки не догадалось «помогать своему счастью»?!..
На допросе Мамон и Руэ дали, разумеется, судебному следователю совершенно противоречивые показания.
Чиновник вице-консульской части Руэ утверждает, что он позволил Мамону снять копии лишь с четырех доверительных документов, относившихся к англо-французским секретным дипломатическим переговорам о железнодорожной концессии Хомс-Багдад. Кроме того, Руэ показал, что, очевидно, у Маймуна были и есть среди французской дипломатии другие сообщники.
Показания Мамона прямо противоположны, не имея возможности отречься и от Руэ, но и желая покарать его за «посрамление имени», т. е. за то, что попался, Мамон, с другой стороны, желает остаться верным иудейскому дару молчания, обеспечивающему самые невероятные проделки кагала и всегда необходимому в будущем, а потому не выдает сам никого более. Согласно с этим Мамон настаивает на том, что помимо Руэ у него нет ровно никаких сообщников, и что Руэ передал ему свыше ста документов, а в том числе пресловутую русскую ноту по персидским делам, содержание которой сто интересовало, ибо затрагивало вопрос о железнодорожном строительстве в Малой Азии.
